Краткий конспект истории английской литературы и литературы США
Шрифт:
(Ах, как жалко нам было роскошной мелованной бумаги, на которой такими же тиражами издавались труды Л. Брежнева и других, ему подобных, «теоретиков марксизма»! А любимая нами классика издавалась на бумаге газетной и продавалась только по талонам за сданную макулатуру, в которой было немало трудов опостылевших теоретиков...)
Не трудитесь искать ответа в тексте Э. Сигала. И не беспокойте вопросами профессора Засурского. Думаю, все станет ясно, если мы скажем, что «сын бруклинского раввина, ставший профессором Гарвардского университета» (как сообщает Я. Засурский, вероятно, желая — в духе времени — указать на его «сионистскую сущность»), Эрих Сигал состоял членом Национального совета «Корпуса мира» — «воинствующего „ниспровергателя“ коммунизма», выполнявшего свои функции в средствах
«В последние годы, — писал автор этой книги о „подрывной деятельности разведывательных служб США“, — „Корпус мира“ помимо чисто идеологических диверсий, выполняет и другие функции подрывного характера. На его агентов возложена задача собирать „материал“ на местах, который затем используется для различных планов „социологического шпионажа“».
Так уж было заведено в то время: коль кто замешан в антикоммунизме, то не пытайтесь прочитать ни строчки им написанного, хоть бы даже это была строчка самого что ни на есть невинного содержания. А специалисты ничего хорошего вам о нем не скажут. Тем более что, следует думать, многие наши литераторы состояли в отечественных организациях, деятельность которых была аналогична деятельности «Корпуса мира», хоть об этом и не принято было распространяться.
Э. Сигал действительно был профессором Гарвардского университета, который окончил и о выпускниках которого написал в 1985 г. увлекательный роман «Класс». Преподавал он и в Принстоне, и в Йельском университете. Кроме «Истории любви» написал сценарий очаровательного мультфильма «Желтая субмарина», героями которого был квартет «Битлз». Как специалист в области древней литературы, Сигал является автором трудов о комедиях Плавта, об Эврипиде, греческой трагедии, «Диалогах» Платона...
Об этой стороне деятельности Сигала Я. Засурский тоже умолчал.
В подтверждение своего тезиса о «реакционности» «Истории любви» он приводит слова французского критика Жака Кабо: «После риторики нового романа, после истерики экзистенциалистских страхов Эрик Сигал предлагает литературу молчаливого большинства».
«Молчаливое большинство», конечно, термин обидный. С другой стороны, следовало бы вспомнить, сколько от советской критики досталось и «новому роману», и экзистенциалистам...
Я. Засурский пересказывает историю с выдвижением «Истории любви» на лучшую книгу года, когда старейшина американских литераторов сатирик Джон Чивер хотел в связи с этим выйти из состава жюри. Может, старику Чиверу, мастеру гротеска, символики и яростному обличителю американского аморального буржуазного уклада, и претила эта просто рассказанная «слезливая» молодежная история. Мы же могли бы вспомнить слова Пола Голдбергера из «Нью Джорнал»: «Сигал вовлек нас в чтение романа о сегодняшней молодежи, в котором почти нет секса, нет наркотиков, но есть выжимающий слезу финал, и, что еще важнее, заставил полюбить этот роман, задуматься о нем и ощутить его вполне современным».
Да, эта книга написана живым, разговорным языком, что мы так ценим в книгах Твена, Митчелл, Стейнбека (как и Сигал, поддержавшего американское вторжение во Вьетнам). Мы погружаемся при чтении этого короткого романа в мир студенчества, спорта, библиотек, любви и нежданно свалившейся на любящих трагедии. Мы действительно способны полюбить героев романа. И почему было бы Сигалу не рассказать о них, похожих на его собственных студентов? Разве постоянно и всё «американское общество испытывало серьезные экономические, социальные и политические потрясения», как писал Я. Засурский? И если даже так — разве не надоело американцам семидесятого года читать о потрясениях, которыми была полна их жизнь, подобно тому, как мы сегодня устали от «чернухи», которую до нас доносят СМИ и массовая литература?
Советский литературовед, однако, гневно констатировал: «Этот роман и фильм по нему широко пропагандируется в США и за их пределами. <...> Таков механизм экспансии американской антикоммунистической литературной продукции».
И контрпропаганды,
Несолидно. Нечестно. И грустно: потому что находились ведь такие читатели, которые верили профессорской лжи...
Не стоило бы столько на этом останавливаться, если бы в этой «истории любви и ненависти» не отражалась, как в капле воды, вся система, по которой работала в то время наша литературная и вообще искусствоведческая критика.
Что же до Сигала и его романа, то, вероятно, не многим известно, что у «Истории любви» есть продолжение — роман «История Оливера» (1977). Эта книга, чуть большая по объему, чем первая часть дилогии, рассказывает о судьбе героя после смерти его молодой жены Дженни. Два года спустя после пережитой утраты он все еще не может прийти в себя и чувствует себя одиноким среди ведущих обычный свой образ жизни друзей. Наконец, однажды он случайно знакомится с молодой женщиной, которая кажется ему окутанной какой-то тайной. Оливеру хочется узнать ее поближе, разгадать эту тайну. Но он чувствует себя предателем по отношению к памяти Дженни, пока его тесть не убеждает его в том, что мертвых нужно хоронить. Отношения Оливера с отцом Дженни Филиппом Кавильери трогательны, от них веет добром и искренностью мужской дружбы. Роман написан на том же уровне достоверности, что и «История любви». Как знать, может, наш читатель и познакомится с ним.
Я не хочу сказать, что дилогия Эрика Сигала — нечто выдающееся, ни на что не похожее в литературе. Однако, право, эти романы лучше бесконечных отечественных романов об убийцах, которые нынче так эффектно называются английским словом «killer», или о проститутках, зовущихся итальянским словом «puttana» (даже в песне так красиво звучавшим лет десять назад, но, насколько мне известно, происходящим от слова «putrido» — «гнилой, испорченный» — и означающим все то же: проститутка). И я надеюсь, что то добро, которое заложено в книгах Сигала, будет понято и воспринято нашим читателем, в первую очередь — молодым. А критика будет оценивать книги, исходя из их реального содержания, не приписывая им ничего, но ничего и не замалчивая Сейчас, когда изменилось время, изменились отношения между двумя великими державами, которые достойны того, чтобы уважать друг друга и не унижаться до лжи друг о друге.
Драматургия
В XIX веке американская театральная культура делала только первые шаги. В 30-е годы появляются романтические драмы. Наиболее значительным был «Гладиатор» (1831) Роберта Монтгомери Бёрда (1806—1854). Обращаясь к восстанию Спартака, драматург откликнулся на движение аболиционистов.
Свободолюбивыми мотивами отмечена также пьеса Бёрда «Оралусса»(1832) о борьбе перуанцев с испанскими конкистадорами.
«Метамора» (1829) Дж. Стоуна была посвящена трагической судьбе индейца.
Во второй половине столетия наиболее выделился драматург
обратившийся к изображению простых американцев: фермеров, рыбаков, горожан.
Хёрн был актером, в театре Сан-Франциско инсценировал Ч. Диккенса, переделывал переводные пьесы. Его ранние романтические мелодрамы изобиловали разного рода сценическими эффектами. В дальнейшем Херн обратился к истории США, писал и о современности: «Солдат народной милиции» (1886), «Мэри, дочь рыбака» (1888). Драма «Маргарет Флеминг» написана под влиянием пьесы норвежского драматурга Генрика Ибсена «Нора» В 1891 г. Хёрн сам поставил ее в Бостоне. Там же через два года он осуществил постановку своей пьесы «Ферма у моря», где также заметно влияние Г. Ибсена и Л. Толстого.