Краткий миг
Шрифт:
В 70-е годы была так называемая «бульдозерная выставка». Какие-то абстракционисты что-то выставили в Измайлове, кажется. И их разогнали, чуть ли не бульдозером. Что за убожество мысли! Ну дали бы показать своё искусство. Никто бы ими не заинтересовался, и всё бы рассеялось само собой. Честное слово, советские начальники эпохи упадка заслужили своё место на свалке истории.
Поедем что ли? Посмотрим, как поведёт себя товарищ в углу.
Товарищ, как и предсказывал Богдан, тотчас поднялся и направился на стоянку.
Гостиница оказалась очень стильной: старинный двухэтажный домик тёмно-красного
Новая сантехника в стиле ретро. И даже вышитые тапочки.
– Надо же, и тут незабудки… – словно про себя проговорил Богдан.
– Монашки, наверное, вышивают, – предположила Прасковья.
– Вряд ли, – улыбнулся Богдан, – монастырь мужской. Впрочем, может, у них кооперация. Смотри, тут написано, что, если хочешь взять их с собой, вот цена.
– Потрясающе! – она обняла Богдана за шею. Хотела повиснуть, как когда-то, но не решилась: вдруг ему будет тяжело? Впрочем, с тех пор как она висла у Богдана на шее, она даже похудела на пару килограммов. – Как тебе удалось найти такую прелесть? – она обвела рукой интерьер.
– Я старался… А тебе, правда, нравится? – обрадовался он.
– Ужасно! Похоже… на твою квартиру. И лён, лён, – ей хотелось плакать, но вместо этого она запела, кружась по комнате:
Лён, лён, лён,Кругом цветущий лен…А тот, который нравится,Не в меня влюблён…– Ты знаешь эту песню? – спросила Богдана.
– Нет, понятия не имею, – покачал головой Богдан. – Знаю только, что для тебя она совершенно не актуальна: тот, который тебе хоть немного нравится, влюблён в тебя по уши. – Он обнял её и немного приподнял над полом, как любил делать когда-то.
– Вот так прокалываются шпионы, – проговорила Прасковья с шутливой поучительностью. – Ты вроде русский, а важной русской песни не знаешь. Значит, в детстве ты тут не жил.
– Я и впрямь не жил, да и шпионом никогда не был, – Богдан ещё раз обнял её. – Доведись быть шпионом, я бы поработал над базовыми текстами, подтянулся.
– Послушай, а букет роз у них тоже элемент интерьера?
– Нет, это я заказал, – он поцеловал её в шею. – И они, видишь, не забыли, исполнили.
– Родной мой, любимый, как я счастлива… Как я тебя люблю, – она нащупала его чертовский рожок. – Словно мы двадцать лет назад в твоей квартире. – Она, в самом деле, была счастлива непрочным, шатким счастьем.
15
–
– Дом стал музеем. Если хочешь – сходим туда, – в ту минуту Прасковье казалось, что они вот так запросто, держась за руки, пойдут в музей Москвы XVII века.
– Девочка моя любимая… Тебе только по музеям со мной ходить… Разумеется, я был бы рад, но я и в одиночку схожу в тот музей. – Он погладил её по волосам.
– Ну что, будем ложиться? Или выйдем ненадолго? – она пыталась понять, устал ли он.
– С удовольствием прогуляюсь, – с готовностью согласился Богдан.
Они спустились по старинной чугунной лестнице. Невероятная красота: ярко сияющая луна, скрипучий снег, крещенский мороз. Что-то во всём этом было нереально-банально-театральное. Или, может, открыточное. Бывают такие открытки с блёстками и переливами.
Очень скоро почувствовали холод. Она накинула капюшон. Он был, как всегда, без шапки. Прасковья осознала, что кроме соломенной шляпы на Кипре у него никогда не было никакого головного убора.
– Рожки не отморозишь? – спросила шутливо.
– Да нет, – он сжал её руку. – Шерсть хоть седа, да густа.
Он снял перчатку, зачерпнул пригоршню снега и попробовал слепить снежок.
– Ты не представляешь, как я скучал по снегу… – он попытался бросить не получившийся снежок в глухую стену их гостиницы, но он развалился на лету.
У неё вскоре стали мёрзнуть ноги, и они вернулись.
Он снял с неё шубу, раздел, словно нянька ребёнка.
– Родная моя, единственная, солнышко моё, – он целовал её нежными поверхностными поцелуями, которые почему-то особенно кружили ей голову.
Когда залезла к нему под одеяло, проговорила торопливо:
– Богдан, ты меня прости: устала очень, давай поспим.
– Ты великодушно щадишь мою честь? Или моя хищница стала вегетарианкой? – иронически усмехнулся Богдан.
– Причём тут честь, Богдан? – возразила Прасковья каким-то педагогическим тоном, который самой показался противным. – Я, правда, устала, да и ты, думаю, тоже. Так хорошо поспать рядом, – она пристроилась к его плечу, поцеловала в шёрстку.
Какое всё-таки успокоение – спать с родным телом! А стала ли хищница вегетарианкой? Может, и стала… Она сама не понимала, хочет ли она секса. В любом случае, проявлять инициативу она не будет. А вот спать с ним, ласкать его, брать в руку хвост, вернее, обрубок хвоста, и целовать его – вот этого она точно хочет. И завтра утром, и целый день они будут гулять, говорить обо всём на свете, непрерывно ощущать и ласкать друг друга. А потом опять лягут спать, как теперь, и опять прижмутся друг к другу.
– Чёртушка любимый! – она обняла его за шею, запустила руку в кудри и нащупала чертовский рожок.
Они задремали, а потом, среди ночи, в полусне, гладили и ласкали друг друга. И с ними случилось то же, что в прошлый раз, в гостинице: их тела сами соединились и долго-долго и нежно-нежно любили друг друга. Они лежали на боку, как никогда не делали в прошлой жизни, она держала в руке его хвост, и целовала, целовала, целовала шёрстку на груди. И это длилось и длилось и, казалось, никогда не кончится. А когда кончилось, она почему-то заплакала.