Кража
Шрифт:
Я дожидался на ступеньках особняка, ближе к Оливье меня не подпустили. Мы с Хью, бок о бок, глухие и немые. Вышла Марлена, раскрыла рот, собираясь что-то сказать, и заблевала всю лестницу.
Хью потащился за копами в библиотеку «Спорщиков», Марлену рвало на обочине, а мне разрешили издали сопровождать Хью. Из-под высокой арки я следил, как записывают на магнитофон его показания. Хью усадили под омерзительным постером: Джон Уилкс Бут в «Гамлете». [100] Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что он сознается в убийстве, и я поверил в это,
100
Джон Уилкс Бут (1838–1865) – американский актер, известен прежде всего как убийца президента Авраама Линкольна 14 апреля 1865 г.
Они с трудом подняли его на ноги, развернули и оставили стоять лицом в угол.
Но тут что-то произошло, одному богу ведомо, что, – по лестнице спускались, поднимались, – а потом самый молодой коп, паренек с короткой стрижкой, в джинсах и кедах, снял с Хью наручники, и этот бычара здоровенный ринулся ко мне, нагнув голову.
– Хью!
Он промчался мимо.
Коп был ухоженный, чисто выбритый, совсем непохож на знакомых мне полицейских, скорее на ливанцев, которые торгуют гашишем в «Зеленой комнате Джонни» в Мельбурне.
– Это ваш брат?
– Да.
– Туповат малость?
– Есть такое дело.
– Уведите его отсюда.
– Что?
– Он свободен.
Хью замер, маленькие глазки обвиняли. Позволил мне обхватить его руками и увести вниз по ступенькам.
– Посиди тут минутку, друг.
Я снял с себя свитер и футболку, колючий шерстяной свитер натянул обратно на потертую кожу, а футболкой утер Марлене лицо. Она спряталась между двумя машинами и все еще задыхалась, отплевывалась» хотя не выходило уже ничего, кроме желчи. Я не видел того, что ей пришлось видеть, да и не хотел. Я вытер ее рот, ее подбородок, горькая зелень растеклась по футболке, и, закончив, я швырнул ее – к черту, к черту! – через ограду парка Грамерси.
Приехала «скорая помощь», но никто не соизволил выйти из фургончика. Серый день, туманный, влажный и потный. Мы безжизненны, наш костный мозг засосан в чью-то бездонную утробу.
Полиция приезжала и уезжала. Такси гудели, прогоняя «скорую помощь», но санитары не торопились выносить сына знаменитого художника.
Разумеется, тогда я еще не знал, что на правой руке Оливье была сломана пястная кость. Что бы я сделал, если б знал? Попытался бы заложить своего брата? Донести на него? Засадить в тюрягу? Почем знать? Но подлинная тайна заключалась не в моей душе, а в самом преступлении. Убийца имел ключ – но все ключи были на месте – или же он влез в открытое окно по отвесной пятидесятифутовой стене.
Хью, один из обладателей ключа, мирно спал на Мерсер-стрит в тот час, когда Жуйвенс принес чай и обнаружил труп. А может, убийца – Жуйвенс? Этого никто не утверждал. К тому времени как Хью удрал с места преступления, труп успел пролежать пять часов.
Значит, Хью никак не связан с преступлением, и все же тело сохранило внятную весть для каждого, знакомого с историей Хью.
Судебные патологоанатомы понятия не имели о Хью и не поняли эту весть, хотя, видит бог, работали они основательно. Взяли образцы Мозга
Вроде бы достаточно, но не для медиков. Распотрошили его как свинью в «Драйбоун Инн», вскрыли его красивое тело «продольным надрезом». Жужжали мухи. Взвесили его несчастный отравленный мозг. Убедились, что сосуды в основании мозга «имеют гладкие стенки и заметно расширены», что бы это ни значило. Взвесили его легкие, сердце и печень. Все, наконец, миссис Портер? Пищевод без изменений. Покопались у него в желудке и отметили «непереваренную пищу с выделяемыми частицами мяса и овощей и явным запахом алкоголя».
Хрен ему тоже разрезали. «Чашевидная полость, органы таза, мочеточник и мочевой пузырь без изменений. Мембраны легко отслаиваются, обнаруживая выражено бледные и гладкие корковые поверхности». Понятия не имею, что это значит, но чем он заслужил подобную участь? Родился в башне искусства за высокими стенами. Его разрезали от ануса до тонкой кишки и записали содержимое дерьма. Вот что такое жизнь, человек, в общем и в частности.
Столь же тщательно копали таблоиды, припомнили, что такой смертью погибла и мать, Доминик Бруссар, в 1967 году в Ницце. Так и ухватились за это. Познавательно читать, что чаще всего жертвами удушения становятся женщины и дети. Лишь одна деталь ускользнула от всех, отмеченная патологоанатомами, но никто не призадумался, что же это означает: убийца сломал правый мизинец Оливье Лейбовица.
Хью этого не делал.
Я этого не делал.
Во всем Нью-Йорке оставался только один человек, который понимал» что подобная травма, нанесенная в момент смерти, напрямую связана с прошлым моего брата.
Вообще-то, и я не сразу сообразил. Оливье скончался утром в субботу, а только в среду – очень скоро, по меркам главного патологоанатома, как сообщили мне в участке, – я забрал отчет коронера и принес его на Мерсер-стрит. Сварил Хью сосиски, сделал картофельное пюре, потом стал читать. До пястной кости я добрался спустя пару минут.
Марлена сидела тихонько, читая «Справочник художника» Майера, но судя по тому, как быстро она вскинула глаза, она ожидала от меня каких-то слов.
– Что такое, милый?
Я подтолкнул к ней страницу, стряхивая крошки тостов, и ткнул ногтем в «пястную кость».
Уголок ее рта слегка дернулся. Не улыбка, но эта гримаса что-то означала. Глядя мне прямо в глаза, она аккуратно сложила отчет.
– Тебе это ни к чему, – сказала она. И я понял наконец: теперь, когда Оливье мертв, droit morale унаследовала она.
Сбоку от меня Хью нарезал сосиски, распиливал их на одинаковые кусочки шириной в четверть дюйма.
– Выглядит скверно, дорогой, – заговорила она. – Но это не со зла. Страховка.
Каждое ее слово было чудовищным, но она спокойно сидела за столом, с привычной нежностью поглаживая мою ладонь.
– Что выглядит скверно?
– Травма, – пояснила она, покосившись на моего брата.
– Перелом?
– Страховка, – повторила она. И снова почти улыбнулась.