Кремлевское кино
Шрифт:
Конечно же, Эйзенштейн состроил презрительную рожу и бесповоротно отказался:
— Жамэ!
А вот Александров, внимательно выслушав, подумал и сказал:
— «Пастух из Абрау-Дюрсо».
— Что значит «Пастух из Абрау-Дюрсо»?
— Название. Так будет называться фильмец.
Вскоре Шумяцкий, Александров, Масс и Эрдман сидели в ленинградской квартире Утесова и горячо обсуждали будущее картины. Идея сделать главного героя «Музыкального магазина» Костю Потехина пастухом всем понравилась: быки, коровы, козы, свиньи, бараны — это уже смешно. И снимать на юге тоже сплошной восторг: море, фрукты, винишко, шашлыки всякие. Только юг, только Черное море!
Дунаевский, на которого Шумяцкий продолжал косо поглядывать, заявил о своих особенных правах: не просто композитора, но музыкального режиссера.
— Если мы говорим о музыкальной комедии, — настаивал он, — в ней драматургия сюжета должна жить вместе с драматургией музыки.
И добился своего: прежде сюжетного писался музыкальный сценарий, где какие инструменты, какие песни, о чем, в какой мелодике. И лишь после общего композиторского плана Эрдман, Масс и Александров приступили к сюжету. Работали быстро, и в середине апреля Шумяцкий организовал читку. Но где? В Доме ученых! Он бы еще в философском обществе или в Сергиевой лавре затеял это дело! Для ученых дяденек придумали тему диспута: «Может ли существовать просто смех?», и читку сценария джаз-комедии «Пастух из Абрау-Дюрсо» провели как бы для затравки. Ученые дяденьки поначалу слушали хмуро, но вскоре стали посмеиваться, смеяться, похохатывать, хохотать, а с середины читки величественный красивый зал сотрясали взрывы гомерического смеха. Однако по окончании читки посыпались упреки: смешно, но нет социального хребта; весело, но где коммунистическая подоплека? Разгорелась дискуссия. Яростнее всех кричала Эсфирь Шуб:
— Я в ужасе! Нам предлагают нечто откровенно буржуазное, пошлое. Замените имена на американские и отправьте ваш сценарий в Голливуд. Настоящая американская комедия. Вещь целиком не наша. Это какая-то демонстрация умений. Сделано очень любопытно, занятно. Но это не наше. Это — от Америки.
Ее горячо поддержали Мачерет, Шпиковский, Райзман. Казалось, полный провал, но тут слово взял Александров и выступил блестяще:
— Товарищи, нашу советскую комедию слишком запроблемили, и она перестала быть смешной. Вначале и мы замахнулись на проблемную вещь. Но оказалось, что через джаз и мюзик-холл большие идеи донести нельзя. В итоге нами был намечен определенный материал. Моя задача как режиссера состоит в том, чтобы неразрывно связать фильм с советской почвой, по-советски «заземлить» его. Наши основные установки чрезвычайно кратки. Тема фильма — бодрость, проблема — оптимизм, форма — музыкальная комедия.
И неожиданно ему зааплодировали.
Шумяцкий ликовал. Но с ужасом думал, удастся ли воплотить столь удачный сценарий, способный заставить давиться от смеха таких серьезных людей. Следовало еще раз поговорить с Эйзенштейном.
Григорий Васильевич, начиная с августовской беседы в Горках Горьковских, все больше утверждался в мысли, что с Сергеем Михайловичем их дороги расходятся и он должен стать самостоятельным большим режиссером.
Пошли на Чистые пруды со свежим номером «Киногазеты», где взахлеб расхваливали читку в Доме ученых. Эйзенштейн выслушал все доводы и взял читать сценарий. Договорились, что Александров зайдет к нему завтра.
Когда друг сердечный явился на следующий день, учитель встретил его мрачнее, чем одесский туман:
— Гриша, вы взаправду намерены это снимать?
— Да, Сергей Михайлович, намерен.
— Заберите. — Эйзенштейн протянул ему сценарий. — Счастливо поработать!
— Значит, окончательно и бесповоротно?
— А вы думали, я брошусь снимать эту похабную пошлятину?
— А вы хотя бы статью в газете прочитали?
— Статью? — Великий режиссер поискал газету, нашел, вдруг весь затрясся и артистично стал рвать печатный орган киноиндустрии на мелкие кусочки, потом швырнул их фейерверком под потолок, и они посыпались на головы двух неразлучных и закадычных.
— Вы понимаете, что сейчас разорвали нечто большее, чем просто газету? — похолодев, произнес Александров.
— Понимаю.
— В таком случае прощайте. — Друг сердечный развернулся и зашагал к выходу. Но все же оглянулся: — Как бы то ни было, Сергей Михайлович, знайте, что я всегда буду предан вам и не сотру из сердца моего всего, что многие годы связывало нас так счастливо.
— Я тоже, — уже остынув, тихо промолвил Эйзенштейн. Но тотчас резанул: — Ступайте!
Так произошло их расставание, отныне каждый шел своей дорогой. Сергей углубился в теорию, Григорий — в новую для себя практику. Все вокруг дышало весной и предвкушением чего-то нового, радостного. Александров ощущал себя накануне новой и важной встречи.
Красавчик со смешанными среднерусскими и южными чертами лица, с волнистыми волосами, с живым умным взглядом, он всегда пользовался успехом у женщин и от этого успеха не бежал. Десять лет назад легко сошелся с синеблузницей Олей, они поженились, а когда родился сын, легко назвал его Дугласом в честь Дугласа Фэрбенкса.
Агитационный эстрадный театр «Синяя блуза» превратился в массовое явление, даже в некую новую религию, во всех городах страны возникали свои «Синие блузы», а в 1926 году в Москве прошел съезд синеблузников, на котором были представлены пять тысяч трупп! Семья режиссера и синеблузницы получилась летучая, он — на съемках, она — в поездках, на выступлениях, встречались изредка, сын рос, как трава в поле, обязательствами супружеской верности себя не обременяли, да это ведь пережиток поганого буржуазного прошлого. Любовь мимолетна, и она растворилась быстро, да и была ли?
В похождениях Гриша не стеснялся, все, что плыло в руки, брал. Ну а в Америке он вообще достиг такой вершины, что до конца жизни можно было почивать на лаврах великого соблазнителя. Сама Грета Гарбо! Шутка ли! Это даже не Айседора Дункан, которую быстро забыли. Грета останется в веках, потому что пришла на экран, а потом и заговорила. Кумир, идеал, кинодива. Хотя, положа руку на сердце, ничего особенного, у Гриши водились любовницы куда более страстные и умелые, не то что эта проповедница однополой любви, у которой среди любовников имелся даже гомосексуалист Сесил Битон, и она считала это ах каким прогрессивным. Ходили слухи, что и любовниц имела — актрису Луизу Брукс и писательницу Мерседес д’Акоста. А с Гришей она сошлась как раз после того, как расстроилась ее свадьба с Джоном Гилбертом.
Конечно, Грета Гарбо — это его донжуанское достижение, эффектно бы и жениться даже, приехать с помпой в Союз, но жить с ней и выслушивать глупости про свободу любви, свободу выражать себя как заблагорассудится — этого он бы долго не вынес. Гриша почти с легкостью покинул ее в Америке, и лишь Гретины письма с многочисленными «love — love — love» грели душу приятным воспоминанием.
Но настоящей love, той, что пишется с большой буквы — Любовь, — он пока не встретил.
Зато впереди — удовольствие работы над джаз-комедией! После одобрения сценария ведомством Шумяцкого в штыки против него пошло производственное объединение в Потылихе, где располагалась московская киностудия: «Сценарий подводит итоги достижений в искусстве буржуазного смеха. Опыт Чаплина, Китона и их многочисленных подражателей нашли свое отражение, без необходимого критического усвоения. Идея вещи служит прикрытием для развернутого показа обычного европейско-американского ревю. Требуем считать сценарий джаз-комедии неприемлемым для пуска в производство Московской кинофабрикой треста „Союзфильм“». Опять проволочки, и опять напор Шумяцкого сломил сопротивление производственников. Но с первого дня работы съемочной группы на кинофабрике началась война. Александров внедрял американский опыт под презрительное фырканье, но линию свою гнул, и дело сдвинулось с мертвой точки, а Шумяцкий, увидев напористость и энергию Григория Васильевича, впервые поверил, что друг сердечный, пожалуй, и сможет обойтись без своего тирана-учителя.
— Как я устаю, Лиичка, как устаю, — валился с ног Борис Захарович, возвращаясь домой к родной жене и младшей доченьке. Старшая уже вышла замуж и уехала жить к мужу. Его жалели, ласкали, и в душе у него росла уверенность, что все получится и то, чего ждет от него Хозяин, он, Борис Шумяцкий, будьте любезны, предоставит. Александров подает надежды, Козинцев и Трауберг вместе с Ильфом и Петровым разрабатывают комедийный сценарий, Кулешов снимает «Великого утешителя» по О. Генри, Ромм — «Пышку» по Мопассану, Симонов — «Энтузиастов», «Украинфильм» прислал заявку на три комедии, режиссеры-однофамильцы взяли себе псевдоним братья Васильевы и приступили к съемкам фильма о Чапаеве, опубликовали утвержденный сценарий, а на развитие киностудии в Потылихе выделено полтора миллиона рублей. Все в движении. Только Эйзенштейн мечется. Вроде бы уже приступил к комедии «М. М. М.», но отказался и теперь начинает картину «Москва» о чудесном долгожителе, родившемся при Иване Калите и дожившем до наших дней, почти не состарившись.