Кремлевское кино
Шрифт:
— Ну, намек, и что же? — возмутился Сталин. — Она ведь и впрямь руки… наложила… — И, зарыдав, как в первые дни после смерти жены, быстро зашагал в свой кабинет.
Но вот уже и год прополз на брюхе, как раненный в обе ноги боец, шестнадцатая годовщина Октября, Мавзолей, Красная площадь, парад, и Надя где-то рядом, но она уже год назад ушла с парада — голова! голова! — и нет ее, только античный профиль и рука на кладбище под стеной Новодевичьего монастыря, и павшая роза.
И уже не ее хоронят, а японского вождя компартии Сэна Катаяму, у которого настоящая фамилия по-русски нехорошо звучит. В семьдесят лет окончил в Москве Коммунистический университет трудящихся Востока, да и помер. Хоронили у Кремлевской стены за Мавзолеем, где начал разрастаться некрополь: Свердлов, Дзержинский, Фрунзе, Клара Цеткин, Скворцов-Степанов, Цюрупа, Красин, Стучка, Стопани и многие другие. Одних — в землю, других — в стену в виде праха.
Может быть, надо было там же и Таточку?..
Через неделю после похорон японца — установление дипотношений с Америкой, главный буржуазный Минотавр признал нашу шестнадцатилетнюю девушку — республику труда! — и сказал ей: ладно, не трону. Рузвельт — хороший парень.
Планы первой пятилетки выполнили, здравствуй, вторая. Здравствуй и ты, первый том Малой советской энциклопедии. Глянь, планета Земля, у нас уже есть своя энциклопедия! И прощай, Анатолий Васильевич, еще один обитатель примавзолейного погоста, светлая голова Луначарский.
Вторая зима без Надежды. Рана заживает, но болит. В Большом театре — десятилетие годовщины смерти Ленина. А ленинская Надежда еще жива, вон, мордастая, лупоглазая. Смог бы он, Сталин, любить Татьку, если бы она в свои шестьдесят пять стала такая? Смог бы. Только она не стала бы, всегда следила за своим лицом. Да и лицо — зеркало души.
Вот уже и Семнадцатый съезд партии, подведение итогов пятилетки, доклады об успехах, утверждение второго пятилетнего плана и — всеобщая любовь, во всех докладах его имя сверкает стальным блеском, то и дело кричат ему славу и здравие, даже Бухарчик заканчивает свой доклад тем, что величает его фельдмаршалом пролетарских сил, лучшим из лучших, ура!
— Бухарчик, — ласково взял его на лестнице за лацкан лучший из лучших, — зачем ты назвал товарища Сталина каким-то там фельдмаршалом? Товарищ Сталин такой же рядовой солдат партии, как все мы. Нехорошо раздавать чины в партии, Николай. Позвал бы лучше одинокого бобыля чай с вареньем пить.
И они снова подружились. В память о Наде, которая так любила Бухарина. И ее дружка по Промакадемии в память о ней в ЦК ввели — шута Никитку Хрущева, уже лысеющего.
Весной вдовец Иосиф писал матери: «Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу. После кончины Нади, конечно, тяжелее моя личная жизнь, но ничего, мужественный человек должен остаться всегда мужественным».
Сетанка заканчивала первый класс, училась старательно, и весной отец все чаще внимал ее призывам штурмовать Зимний. По-прежнему смотрели в основном испытанное старое. Но Шумяцкий то и дело подбрасывал и новинки. «Иудушку Головлева» в целом одобрили, а исполнителя главной роди Гардина наградили званием заслуженного артиста. Новая комедия Протазанова «Марионетки» детей позабавила, и лишь это спасло картину от сталинского разноса: действие опять в какой-то вымышленной европейской стране Буфферии, где у власти фашисты да капиталисты, имена у героев До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си, опять буффонада, в конце Буфферия объявляет войну Советскому Союзу, но, оказывается, все герои фильма — марионетки, от них идут ниточки, сходящиеся в одних руках.
— Хорошо, конечно, пропагандично, или как там это сказать: пропагандно? Но опять не то, товарищ Шумяцкий, хочется светлого, радостного, веселого.
— Скоро будет, товарищ Сталин, не беспокойтесь, Александров заканчивает работу над фильмой «Веселые ребята».
— Хорошее название. Жаль, если исполнение не будет соответствовать.
— Вообще, кино разворачивается широким фронтом. Козинцев и Трауберг начали фильму о революции в совершенно в новом ключе. Шенгелая приступает к экранизации «Поднятой целины». Пудовкин будет снимать картину «Авиация». А еще Михаил Булгаков, этого драматурга, я знаю, вы цените, написал сценарий фильмы «Мертвые души» по Гоголю.
— Что ж, это интересно. Булгаков сам гоголевского склада. А кого метите в режиссеры?
— Хочет снимать… — Шумяцкий замялся, — Пырьев.
— Пырьев? Этот скукодел? — возмутился Сталин. — Ни в коем случае! Пырьев-Растопырьев!
— Понял, товарищ Сталин, учтем. И хотел бы вас еще раз просить о разрешении побывать в Европе и США. Мне необходимо ознакомиться с передовой европейской и американской технологией и организацией. К тому же осенью в Венеции ожидается международная выставка кинематографии, и мне бы…
— Изложите все подробно в письменной форме, — приказал Хозяин, но, когда Борис Захарович представил письменную заявку на трехмесячную командировку, резолюция оказалась шваховая: «Я не сочувствую». Зато в качестве утешения нарком кино получил затребованную им для нужд своего ведомства инвалюту и в начале мая на Васильевской улице открыл Московский дом кино.
Понравилась Сталину и экранизация «Грозы» Островского. Великолепную актрису Аллу Тарасову он уже много раз видел во МХАТе, куда его изредка затаскивала Надежда Сергеевна. Ирина в «Трех сестрах», Грушенька в «Братьях Карамазовых», Елена в «Днях Турбиных», Сюзанна в «Женитьбе Фигаро», Дездемона в «Отелло», Негина в «Талантах и поклонниках» — она играла много, настоящая звезда! Но лишь теперь, увидев ее не на сцене, а на экране, Сталин вдруг увидел, как она похожа на Джеральдину Фаррар, а значит, отдаленно — на его Татьку. Скорбные брови, красивый печальный голос, античный профиль, благородная стать. А когда в финале героиня Тарасовой бросилась с обрыва, он тяжело поднялся с кресла и молча вышел из зала, понимая, почему нарком кино не спешил ему показывать эту ленту начинающего режиссера Петрова, уже в марте вышедшую на экраны, до того, как посмотрел главный зритель. И сходство, и самоубийство. Однако тонкий и деликатный человек этот Шумяцкий! Только после настоятельной просьбы Хозяина, наслышанного об успехе «Грозы», привез картину в Зимний сад.
После первомайских демонстраций Борис Захарович показывал в Кремлевском кинотеатре свежайшую праздничную кинохронику, и Сталин расхвалил:
— Ну что ж, очень хорошо, научились снимать. Такие вещи можно смотреть много раз. Не надо лишь чрезмерно увлекаться повторением отдельных деталей, особенно мелких, что не только затягивает картину, но и часто просто надоедает. В хронике заглавные надписи и пояснительные должны быть особенно короткими. В прошлый раз смотрел «Советское искусство», так там вновь люди распоясались и перечислили всех, вплоть до курьеров.
Тут Шумяцкий еще больше обрадовал Хозяина, показал цветной кусок первомайской хроники.
— Вот это сделано хорошо, — сказал Сталин. — Так держать. А что, цветные съемки по-прежнему представляют сложность?
— Пока да, товарищ Сталин.
— Передайте людям, которые над этим работают, что я одобряю их труд. Хроника — интересный вид искусства, она у нас заметно идет в гору, ее приятно и поучительно смотреть. Надо только не дробить ее на множество разных картин, а наоборот, совершенствовать ее качество. И тут лучше меньше, да лучше. Ну, а что у нас на второе?