Крепость души моей
Шрифт:
Он похлопал по асфальту: садись, мол.
– Как пересечете черту – спасайтесь, – сказал он, когда я опустился напротив. – Спасайте души свои; не оглядывайтесь назад и нигде не останавливайтесь в окрестности сей. Понял?
Я кивнул.
– Ничего ты не понял. Я вас знаю, кто-нибудь да оглянется. Наобещаете с три короба и солжете. Нет, мы теперь умные. Сделаем иначе: ты и захочешь, а не оглянешься. С чадами и домочадцами. И будет по слову моему…
– Это как? – спросил я.
– Жизнь свою помнишь? – сказали из-за спины. – В городе сем?
Я чуть шею не свернул. Сзади стоял ангел в костюме.
– Помню… Что, забуду? Уйду и забуду?
– Зачем же? Помни на здоровье. Только помнить будешь, как чужую. Без любви, без ненависти, без зависти и лишних сантиментов. Чистая, стерильная память. Никакой плесени.
– Это как? – повторил я, обмирая.
– Обнуление души до равнодушия. Это и значит: не оглядываться. Факты, события, люди – останутся. Связанные с ними страсти – угаснут. Говоря вашими словами, исчезнет чувственная оболочка памяти. Вы ведь притч не понимаете, разучились…
– Начнешь заново, – добавил ангел в гавайке. – На новом месте приснись жених невесте. Не волнуйся, успеешь всякого барахла накопить. Тебе еще жить да жить. Все, иди. Не испытывай ангельского терпения.
Я встал. Сделал шаг прочь, другой, третий. Оглянулся:
– Но почему я? Почему вы предложили это именно мне?
– Семнадцать, – ответил ангел в костюме.
– Что?!
– Ты семнадцатый. Мы предлагаем это каждому семнадцатому.
«Какой же ты все-таки идиот,» – звучало в его ответе.
Черный шут
13:01
…я, Алик Бабушка, гарантирую…
– …всякому, полагающему себя праведником…
В переулок въехала агитационная машина. Из динамиков несся мощный, уверенный баритон. Брызнул в подворотню черный кот, голуби стаей взлетели на карнизы. Машина ехала медленно, с пониманием момента.
– …либо знающему местонахождение и личные данные праведников…
– Ездют и ездют, – сказала баба Рая. – Как ты ушел, так и начали. Федосьевна звонила, у них на Салтовке вообще ни свет ни заря… Детей побудили, ироды.
– Торопятся, – согласился я. – Время давит.
– Время у них… А у нас не время?
– …предлагается без промедления явиться… – настаивала агитка.
– В галерею, – язвительно буркнула баба Рая.
– В художественную галерею «Трамонтана», – согласилась агитка. – По адресу: улица Сумская…
– С ума сошли, – сказал я.
Баба Рая кивнула.
– …вход бесплатный. Охрана предупреждена, вас проводят…
Я чувствовал себя предателем. Смотрел на бабу Раю и понимал: я уеду, а она останется. Сгорит в огне, пока я буду удаляться от пылающего Содома километр за километром. Быстрая тачка, бензина полный бак… Совесть? Нет, совесть не вцепится в беглеца дикой кошкой. Не кинет в петлю. Это сейчас она, когтистая зараза, шалит напоследок. Уеду и не вспомню; вернее, вспомню и ничего не почувствую. «Обнуление души до равнодушия, – разъяснил ангел. – Это и значит: не оглядываться…»
От жары голова шла кругом.
– …за каждую кандидатуру праведника, чья праведность будет подтверждена достоверно, уведомителю выплатят десять тысяч долларов США наличными. Каждому праведнику, чья праведность будет подтверждена достоверно, выплатят один миллион долларов США. Повторяю: за каждую кандидатуру…
– Мильон, – вздохнула баба Рая. – Это ж надо!
– По нынешним временам… – начал я.
– По любым! – отрезала баба Рая. – Мильон!
Бывшей я позвонил двадцать минут назад. Не мог держать в себе, руки сами тянулись к трубке. Набрал ее номер, шагая дворами от метро домой – и сразу отключился. Казалось, за мной следят. За везунчиком, избранником ангелов. Семнадцатым? – нет, это ангелы пошутили. Не знаю, есть ли у них чувство юмора, но вряд ли оно мне нравится. Сердце подкатывало к горлу, под одеждой зудело. Следят, не дадут уйти, сбежать; бросят связанным в подвал, чтоб со всеми, за компанию. Найдя тихий, безлюдный закуток, озираясь, словно вор, я все-таки дозвонился до бывшей. На мое счастье, она все поняла быстро. Не стала благодарить, удивляться тоже не стала. Как будто знала, когда просила: у меня получится. Спросила: «Мама?» Я промолчал. Бывшая всхлипнула: смешно, по-детски. Будь на связи, велела она. Я все сделаю, я договорюсь, ты только никуда не пропадай…
Я сообразил, что телефон могут прослушивать, и покрылся холодным потом. Вот, сейчас – возьмут, заломят руки за спину… К подъезду я подходил законченным параноиком.
– …выплачены наличными…
Агитка поравнялась с нами.
– …или перечислением на указанный банковский счет…
Солнце кипело в стеклах.
– …выплату гарантирует Александр Змиевской, известный меценат…
В динамиках захрипело, булькнуло. Голос изменился. Вместо баритона зазвучал тенор – хриплый, сорванный.
– Миллион за праведника! – каждое слово било наотмашь. Вколачивалось гвоздем в мозги. Брало за грудки, прижимало к стене, дышало в лицо табачным перегаром: – Слышали? Я, Алик Бабушка, гарантирую! Вы меня знаете. Кто хочет жить? Жду в «Трамонтане», круглосуточно…
И снова баритон:
– …всякому, знающему местонахождение…
Агитка свернула на Пушкинскую.
– И то, – вздохнула баба Рая. – Может, хоть за мильон отыщут. За мильон наши бездельники всю жопу порвут! Господа Бога найдут и Бабушке предоставят. Вот ты, к примеру…
Она критически осмотрела меня.
– Не куришь. Это хорошо. Пьешь, опять же, мало. По праздникам. Ну, во блуде со своей Ленкой живешь. Так кто нынче венчаный? Невелик грех…
В глазах бабы Раи зажглись огоньки.
– Вежливый, не то что Юрка. Тот меня посылает – уши вянут! Культурный, с образованием. Крещеный?
– Не знаю, – ответил я.
– Как это – не знаю?
– Не знаю, и все. Родители не сказали. Петр Игоревич, сослуживец отца, по пьяной лавочке, шутил, что он – мой крестный.