Крепость
Шрифт:
Тем не менее, он продолжает: «Шеф убедил фройляйн Загот в своем восхищении ею. Фройляйн Загот была любима всеми. Когда она была здесь, у шефа всегда было хорошее настроение. И конечно же в Логонне» — «В Логонне?» — «Там она была так сказать, владелицей замка».
Всем телом ощущаю на себе изучающий взгляд зампотылу. Все смешалось! конспирироваться с ним? Этого мне еще не хватало! Но как же выйти из этой ситуации, не показывая ему, что он меня расстроил? «Вам надо как можно скорее попасть в Логонну, — продолжает зампотылу, — а мне надо привести в порядок подвал и сложить туда разные материалы. В подвале на удивление сухо. А шеф еще не говорил вам, что в нем нашли несколько интересных вещиц — столь древних, что они вызовут у вас интерес?» Речь зампотылу льется как по писанному. «Фройляйн Загот так нравилось бывать в Логонне. И ей тоже нравились древности».
Кинув взгляд на часы, зампотылу внезапно вскакивает с места: «О, Боже мой! — вскрикивает он взволнованно, — извините, мне надо бежать!»
Погода словно с ума сошла: не менее полудюжины раз она менялась сегодня с яркого солнца на неистовые порывы дождя. То там, то сям, в суматохе из серо-белых туч мелькали части радуги, но целой радуги что-то не видать. Косо висящие дождевые завесы и глубокоэшелонированные линии кучевых облаков не дают ей заблистать во всей красе.
Ветер ревет, стонет и завывает. Зачастую он звучит не как обычный ветер, а как гудящий ветряк, похожий на тот, что мы, будучи школьниками, энергично раскручивали, изображая на сцене гудящий поток воздуха в ущелье.
Но вот небо опять прояснилось, поголубело и заиграло иссиня-голубыми красками, гоня прочь черную безысходность и тоску.
Дни проходят, а я все еще не могу найти момент, кроме обеденного времени, чтобы увидеться со Стариком: кажется, он загружен делами под завязку. Весь комплекс расположения флотилии должен быть замаскирован как можно лучше. При этом основной проблемой является бассейн для судов: все из-за его размеров и цвета, которые хорошо различимы с воздуха.
Потому не представляю, когда еще раз смогу увидеть Старика в его конторе.
Уставившись пустым взглядом в лежащие перед ним листы, сидит он сейчас за своим столом. Адъютант, к моему удивлению, сидит за соседним столом и усердно работает с ворохом бумаг. Собираюсь тихо улизнуть, но Старик говорит: «Останься-ка. Ты можешь понадобиться».
Подвигаю себе стул и усаживаюсь так, чтобы видеть сразу обоих: каждый раз, как Старик с шелестом перелистывает бумаги, он поднимает на миг голову и смотрит на адъютанта. Затем вновь погружается в раздумья и проходит некоторое время, пока с его лица исчезает этакое недовольное выражение.
С моего места вижу, чем так занят Старик: это похоронки. Две уже готовы. Они лежат так, что могу прочесть часть текста, не беря листа в руки: «… Сим заверяю Вас, что Ваш муж погиб за Народ, Фюрера и Отечество. Пусть это будет Вам утешением в тяжелом горе, что выпало на Вашу долю!»
Часто случается так, что подлодки неделями не подают сигнала о себе. Если же еще и англичане молчат, то тогда никто не знает, что же произошло с лодкой. Мог ли командир бояться, что будет запеленгован при передаче радиосигнала, а потому не вышел на связь? А может, лодка была обнаружена и торпедирована самолетами, а потом так быстро затонула, что не было времени подать сигнал? Когда сигналы долго не поступают от лодки, то это может означать лишь одно….
Обычно проходит довольно долгое время, пока такая лодка попадет в список без вести пропавших лодок: Рапорт с одной звездочкой.
Рапорт с одной звездочкой регулярно переходит в разряд Рапортов с двумя звездочками: пропавшая без вести подлодка переходит в разряд невосполнимых потерь.
Никак не могу решить для себя: то ли остаться сидеть в кабинете, то ли улизнуть потихоньку. Едва ли я пригожусь Старику в написании посланий такого рода. Но Старик, заметив мои колебания, взглядом просит меня остаться.
Едва адъютант с похоронками скрывается в соседнем кабинете, Старик говорит: «В моих колыбельных ни слова не говорилось об этой стороне моей работы. Для твоей книги это тоже сгодилось бы…» — «Стоит ли мне подделывать твой почерк? Навряд ли у них в Коралле, есть почерковеды для таких посланий…» — «Одного я знаю, он специализируется на некрологах для Героев Нации…. Тоже достойное занятие!»
Старик замолкает. Ему еще повезло, что на каждой лодке всего четыре-пять офицеров, в семьи которых надо писать такие письма. Письма-похоронки для остальных погибших членов экипажа готовит штабная канцелярия. Для этого у них заготовлены специальные бланки. Совершенно немыслимо представить себе, что Старик будет писать письмо-похоронку КАЖДОМУ погибшему подводнику.
Будто прочтя мои мысли, Старик произносит: «Все экипажи приучены теперь писать своим родным прощальные письма перед походом и отдавать их старшему писарю штаба. Так как многие не знают, что они должны написать в таком письме, Управление флота разработало образец письма. Вот он», с этими словами Старик протягивает мне лист бумаги.
«Дорогие родители! Если вы читаете эти строки, то это значит, что я, со своими товарищами погиб за Германию, сражаясь с врагом. Я с радостью отдал за это свою молодую жизнь. Дорогие родители! Гордитесь нашей жертвеннической смертью…»
И второй образец: «Дорогая Элли! Когда ты получишь это письмо через нашу флотилию, знай, что я погиб сражаясь с врагом. Моя молодая жизнь наполнилась гордым содержанием. Я погиб во имя Германии».
Тупо протягиваю листок обратно Старику, и некоторое время мы молчим.
— Ну и чудак тут у вас служит зубным врачом, — ляпаю просто так, чтобы не молчать, — но кажется он образованный человек?
— Да. Зубной врач, — подхватывает Старик, — это настоящий «Never-mind-Gast». Не слышал такого выражения? Раньше мы так называли таких парней.
— Звучит неплохо. — Поскольку Старик молчит, продолжаю: «Зато он, хотя бы имеет обозримые цели и производит впечатление умного человека» — «Лучше сказать — разрушающий интеллектуал — такой же, как и ты. Он мог бы заработать кучу денег. Дантистам это проще простого» — «В любом случае, этот человек не держит камня за пазухой» — «Не держит языка за зубами. Он первоклассный специалист, в нем нуждаются, и потому лишь с ним ничего не происходит. Он здесь устроился лучше, чем дома. Только тут ему, очевидно, приходится больше сдерживаться. Невольно позавидуешь такой жизни — стоит присмотреться. К нему не один раз приходится захаживать. И он умеет уходить от ответов. В конце концов, он иногда может сказать больше, чем я…»