Крепость
Шрифт:
Тотчас со всех лиц улетучивается лежавшее на них напряжение. Некоторые даже отваживаются слегка улыбнуться и устремляют свои взгляды полные надежды на Старика. Но тот вовсе не думает давать ожидаемого всеми пояснения. Взгляд его опущен, будто он максимально сконцентрировался на своем супе. Однако вскоре он снова высоко поднимает голову и берет зампотылу на мушку:
— Зампотылу, может у нас есть трудности с запасами?
Уверен, что Старик только хочет дразнить его. Но все же, зампотылу бьет себя в грудь и отрывисто сообщает:
— Никаких, господин капитан!
— Чудненько! — трубит Старик, но зампотылу не слышит иронии и начинает самозабвенно выступать перед собравшимися: Узкие места — об этом не могло быть у него никакой речи, если бы не возможная потеря запасов в Logonna и Cheteauneuf. Запасы оружия — это, слава Богу, не его епархия. Он, во всяком случае, вооружен. А в некоторых областях запасов даже более чем достаточно.
— Например? — спрашивает доктор.
Зампотылу делает пару странных движений. Это выглядит так, как будто ему приходится рисоваться перед публикой — или как будто речь идет о тайне, которую он не сразу мог бы раскрыть. И только когда все уже проявляют горячее нетерпение, он произносит:
— В области коньяка, например…
— Область коньяка! — повторяет кто-то эхом.
— Обалдеть! — смеется другой.
— Неудивительно, при таких-то ценах!
— Как смешно! В этом весь наш зампотылу! Способный чертяка!
Зампотылу опускает глаза, словно уличенный во лжи грешник, но при этом надевает свою обыкновенную ухмылку.
— Коль речь идет об избытке, у меня тоже есть что предложить, — возглашает доктор голосом игрока снявшего банк:
— Мы снабжены презервативами — даже при ежедневном их потреблении, предположительно, на добрую сотню лет.
На минуту воцаряется тишина. Старик сидит с полуоткрытым от удивления ртом и сморщенным гармошкой лбом. С левого конца стола кто-то прыскает смехом. Несколько человек подносят ко рту салфетки. Доктор же глядит на всех равнодушно. Присутствующие молчат до тех пор, пока Старик не издает:
— Ну и ну! Как не стыдно!
И тут же возникает шумное обсуждение:
— «Область презерватива» — можно со смеху лопнуть…
— На какой срок у них гарантия?
Старик заканчивает всю эту болтовню своим способом: Он внезапно резко встает и громко объявляет:
— Приятного аппетита, господа!
Фифи наверное сцапали ночью двух старпомов. Какой-то француз видел это.
— Нам следует немедленно что-то предпринять! — рвет и мечет Старик. — Ну, я им и устрою!
А что он может подразумевать под словом «предпринять»? И кому «им»? Для начала Старик приказывает собрать всех офицеров флотилии. В приемной все напоминает встревоженный муравейник. И вдруг докладывают: Оба найдены. Пьяные в стельку! В своих комнатах! Этого я уже не переживу! Сейчас начнется тут катавасия! Но без меня! Быстро хватаю с крючка вешалки свою фуражку и исчезаю. И уже на лестнице, слышу, как орет Старик. Останавливаюсь, словно наткнувшись на стену: Давно не слышал такого насыщенного, гремящего командирского голоса. Пустые коридоры великолепно его усиливают. Снова ор: Грохочущее рычание облегчит состояние Старика — это прямо носится в воздухе! Подходя к воротам, слышу из группы копающихся в земле людей, как кто-то далеко разносящимся баритоном поет: «Почему ты целуешь только губы твоей невесты? / Поцелуй ее в задницу — там такая же кожа!» Вечером захожу в кабинет Старика: Старик сидит не шелохнувшись. Взгляд его прикован к рукам. Выражение лица неприветливо и угрюмо. Память услужливо достает фразу «прибитая физиономия». Она сидит во мне с тех времен, когда я был активистом еще у борцов союза тяжелоатлетов АДАС. Внезапно уношусь мыслями в Oberlungwitz, почти в двадцати километрах к югу от Хемница: на чемпионат Саксонии по греко-римской борьбе. Союз тяжелоатлетов АДАС и отборочные игры в Oberlungwitz — история, которая могла бы развеселить Старика.
Пару-тройку минут обдумываю, как бы достаточно осторожно коснуться этой темы, а затем делаю изрядный глоток пива, что принес бачковый из клуба, и начинаю:
— Тебе конечно известно, что я однажды был с борцами. Наверняка, это по твоему мнению, спорт пролетариев, но меня очень интересовали эти типы… как будто в противоположность курсантам военно-морского училища.
Старик, наконец, реагирует:
— Достойная среда для твоего выбора…
— Точно! Я даже заработал там медали.
— Потому что ты уже тогда был отморозком…
— Абсолютная правда!
Снова глоток, и выжидаю.
— Не томи! — произносит Старик, и я изображаю милостивое снисхождение:
— Так вот. Там проводились ежегодные отборочные игры, и там…
— «Отборочные игры» — звучит довольно странно, — перебивает меня Старик, — напоминает селекционные работы в сельском хозяйстве, я бы так сказал…
В этот момент снаружи раздается такой сильный грохот, что все стекла дребезжат.
— Ни хрена себе! — вырывается у Старика невольно, и он напрягается, с нетерпением ожидая повторения. Но когда второго такого звука не слышно, кивает мне: Я должен продолжать.
— Мне, тогда как раз исполнилось восемнадцать, и я ходил в фаворитах в моем классе. Повсюду в Oberlungwitz на стенах домов были наклеены плакаты: Большой карнавал борцов! — Хочешь верь, хочешь нет — но боролись на пяти матах. И все же, нужно было ждать целую вечность, пока не дойдет твоя очередь. Пивнушка, где лучше всего можно было убить время в ожидании, располагалась непосредственно под залом, в длинной, узкой как кишка комнате с лакированными столами. Вот там я сидел и потягивал лимонад, а напротив меня сидел наш полутяж с классной бабенкой: рыжей и соблазнительной как котенок.
Чувствую на себе заинтересованный взгляд Старика, и смотрю ему прямо в глаза: Старик кивает словно в задумчивости, а на лице выражение удовольствия.
— И дьявол его знает, что этот наш полутяж себе вообразил при этом, — продолжаю, — когда он начал оттягивать рыжей левый указательный палец назад — но не просто ради шутки, не таким образом…, — и я показываю Старику, как это было, — а для боли оттягивал его все дальше и дальше. Рыжая сначала покраснела, а потом побелела. Белый цвет был ей больше к лицу. Но она сидела не пикнув. Только стискивала зубы, да еще губы побелели. Я аж вспотел только от одного вида этого, и мне было ужасно страшно, что полутяж отломает ей палец. Мужика звали Тимм. Полный отморозок: Щетина, стрижка под ежика, челюсть как щипцы для колки орехов — и вдруг из меня вырвалось: «Эй, ты! Ну-ка прекрати заниматься этим дерьмовым делом!»
В следующий миг этот Тимм вытаращился на меня так, будто хотел сожрать меня с потрохами. Я вот подумал, тебя пронзит такая же невыносимая боль, как и меня там…
— Ничуть, — произносит Старик, а я делаю вид, будто история и закончилась на этом. И только когда Старик хватает свой стакан, говорю:
— Только эта боль пришла не от нашего полутяжа, а от той самой дамочки.
Старик с силой втягивает в себя воздух, а я поясняю:
— Она, как свободная женщина имела все права и могла, пока я смотрел в глаза Тимму, действовать как хотела, без того чтобы я заметил что-либо. Короче, она врезала мне такую затрещину, что я не смог очнуться и к следующему вызову борцов… Вместе с тем я получил, во всяком случае, значимый опыт. На всю жизнь, так сказать….