Крепость
Шрифт:
— «Куда бы мы пришли, если бы каждый начал задумываться», — продолжаю я, — Ты говорил именно так. Но это не означает ничего другого, как оставаться упрямым в случае малейшего сомнения, и ничего иного, как действовать скорее ошибочно, зато благоразумно….
— Легко тебе рассуждать! Как всегда в своем ключе! — ворчит Старик. Затем глубоко вздыхает и начинает:
— Вероятно, однажды наступит время тебе задуматься — объективно задуматься: Если некто, допустим, некий командир роты отдаст приказ своим людям о продвижении вперед, в этом случае, для какого-нибудь рядового Майера, это может выглядеть как злоупотребление властью. И тогда он, ничтоже сумняшеся, может задаться вопросом, почему, собственно, он должен выполнять этот, по его мнению, ошибочный приказ или даже просто какую-то команду… И когда ему прикажут, чтобы он удерживал определенную позицию любой ценой, он может, согласно твоим рассуждениям, почесать свою маковку и съебаться — просто потому, он не понимает важности вот этой самой позиции в бою… Вот что я должен тебе сказать!
— Значит, ты думаешь так: Только тот может делать выводы, кто имеет необходимое понимание на основании своей занимаемой должности?
— Да.
— И если простой солдат, незадолго до того, как такой вот проницательный армейский мыслитель решится на капитуляцию, переметнется к врагу, потому что такая проницательность осенила его немного ранее, то такое не приемлемо, и этот перебежчик, если его поймают, станет покойником.
Старик крепко сплетает пальцы рук и театрально закатывает глаза, устремив взгляд в потолок, что, пожалуй, должно выражать его полную безнадегу о таких узколобиках.
— Хотел бы я знать, как ты считаешь следует поддерживать дисциплину в подразделении, — наконец, подчеркнуто спокойно, говорит Старик. — Интересно было бы ознакомиться и с твоим рецептом на все случаи жизни. Судя по всему, тебе по плечу решать такие неразрешимые задачи.
— Во всяком случае, не такую, как провозглашенный тобой моральный облик: Если твой законный глава государства превращает жизнь в безумие, если происходит злоупотребление властью — тогда твои традиционные прусские правила не могут более иметь значение. Признай, они слишком просты… Но это именно та простота, что помогает всем так чудесно выпутываться из затруднительного положения — из морального в первую очередь, — вот что я имею в виду … — и затем упрямо продолжаю: — При условии, что это вообще возможно.
— Тебе следовало бы стать исследователем душ, пси-хо-ло-гом, — говорит Старик в растяжку, — По-видимому, ты всегда думаешь только о людях своего склада — интеллигентах в тапочках. В Военно-морском Флоте царит, слава Богу, ясная обстановка.
— Когда в бой посылают совершенно неопытных командиров, например…
— Это — твое мнение! — перебивает меня Старик резко и грубо. Но я смог отчетливо почувствовать, что его бастионы имеют давние глубокие трещины.
Дни снова потекли ровно. Сенсации каждый день — это уж слишком.
Мне следовало бы, наконец, сходить когда-нибудь к бассейну, лечь там, на солнышке, и попробовать хоть разок, проплыть под маскировочными сетями несколько кругов. Вместо этого сижу в своей нагретой солнцем каморке, словно наседка, высиживающая яйца, а передо мной на столе мой блокнот.
Странно: образ Симоны больше не является передо мной так, каким был раньше, и если я все-таки пытаюсь вызывать его, остается бледным и неясным: Я вижу Симону, словно покрытую колеблющейся дымкой — то отчетливее, то затем снова почти совершенно размытой. Неужели наступит момент, когда я совершенно забуду Симону?
Выясняется, что ручное огнестрельное оружие, и прежде всего, автоматы, отсутствует. Я уже не раз удивлялся пукалкам у часовых внизу в порту: экзотические модели вместо боевых карабинов. Как я слышал, к ним даже боеприпасы подходят только в редких случаях.
Радуюсь, что своевременно побеспокоился о выделении мне автомата. С этим автоматом и пистолетом Вальтера кажусь себе вооруженным до зубов. Но я должен однажды попробовать, смогу ли быстро разобрать и собрать их снова, не глядя или в темноте. И одновременно спрашиваю себя: На кой черт мне это надо? Только не по собственной воле! У меня на всех курсах было обыкновением основательно портить отношения с оружием.
Многие штабники во флотилии, все эти штабные крысы, которые в течение долгих лет сами сделали себя на этом этапе службы важными и значимыми, теперь готовятся нюхнуть пороху. Теперь им не удастся ни убежать, ни воспользоваться своими связями. Запасные выходы забиты наглухо. Даже господа интенданты и всякие прочие серебропогонники, которыми кишит Брест, находятся в Bredouille. И это чувствуется во всем.
Все проблемы наваливаются как-то разом. Такое ощущение, будто сильный ветер разжег скрытый тлеющий огонь. Неотложные решения не дают Старику расслабиться: создать поле обстрела, усилить внешние караулы, отбуксировать подлодку-ловушку воздушных целей из расщелины и проверить стоящую на приколе подлодку, возможно ли ее отремонтировать в установленные сроки…
Разыскивая зампотылу, вижу бойцов трудящихся над вещмешками моряков. Узнаю зампотылу: поддерживает дисциплину!
— Ботсмаат! — окликаю человека, который в этот момент затягивает один вещмешок.
— Слушаю, господин лейтенант?
— Экипажу какой лодки принадлежат все эти вещмешки? — интересуюсь у него и делаю короткое движение рукой в направлении груды вещмешков.
— U-810, господин лейтенант. Господина капитан-лейтенанта Айзенманна, — отвечает ботсмаат. — Никто не спасся, господин лейтенант!
Один за другим… Никто не прошел.
— И что теперь будет с этими вещмешками?
— Ничего, господин лейтенант: Они остаются здесь. Мы должны сложить их. И больше ничего.
— Но почему вы их еще и обыскиваете?
— Это приказ, господин лейтенант. Приказ зампотылу!
Пока осматриваюсь, подходит зампотылу и сразу же начинает объяснять:
— Мы еще, в целом, не завершили четыре лодки. Всего около двухсот вещмешков, приблизительно.
— Янки заявились слишком рано, — говорю с иронией, — не слишком-то предупредительны эти ковбои.
Однако зампотылу не понял иронии: В ответ зарабатываю лишь ожесточенный взгляд.
— В конце концов, мы же не можем просто все сжечь! — выкрикивает мне в лицо зампотылу.
— Вероятно, янки это сделают быстрее, — отвечаю резко.
— Это будет уже другое, — отвечает зампотылу совершенно серьезно. — Это было бы следствие войны! Но у меня есть восемьдесят еще не прибывших для отправки вещмешков и потому вообще еще не ликвидированных. Приблизительно двести всего, как я уже сказал.