Крепость
Шрифт:
— Но им, в Коралле, уже должно быть известно, что у нас больше нет подлодок.
— В Коралле? У них там, наверное, совсем крышу снесло! — задумывается Старик, и затем продолжает без перехода:
— Впрочем, теперь нам положена фронтовая надбавка.
— С чего бы это?
— Потому что янки сидят у нас уже на шее…
— Здорово!
Старик замолкает. Но спустя некоторое время начинает снова:
— Управление еще работает. Разве не удивительно, как хорошо они нами управляют?
Вместо того чтобы отвечать, говорю:
— И откуда должны прибыть деньги?
— Мне это тоже интересно…
— У нас уже довольно давно имеется комендант Крепости, — цепляюсь, выждав немного, — но почему только сейчас встал разговор о надбавке?
— Потому что только теперь объявлено осадное положение, — спокойно объясняет Старик. И так как я, очевидно, выгляжу совсем уж тупым, он добавляет:
— У них там имеются острые разногласия во мнениях — во всяком случае, в том, что касается нашего жалованья.
— Понятно!
Едва Старик хочет еще что-то сказать, в дверях появляется адъютант, вытягивается в струнку и докладывает:
— С сигнального поста сообщают — лодка U-730 прибывает, господин капитан!
Старик вскакивает и будто громом пораженный застывает с открытым ртом, свесив руки. Затем рывком выходит из своей неподвижности и кричит адъютанту:
— Быстро! Вызовите шофера! Едем к Бункеру! Портупею с пистолетом!
Уже в машине Старик говорит:
— Молодец Морхофф! Не попался!
Старик настолько сосредоточен, наблюдая за дорогой и помогая водителю безопасно проезжать между развалин, что не осмеливаюсь спросить его, что такое эта U-730 и что должно значить «не попался». Я не знаком с командиром Морхоффом.
То и дело Старик бросает мне несколько фраз, словно детали пазла:
— Морхофф прибывает из Шербура — нет: Он должен был уйти туда! — Да, такие дела… Твою мать!
Водитель чуть не задевает задней осью огромный кусок стены, и почти сразу же опасно визжит правое переднее колесо. Но он снова выворачивает машину, и Старик довольно ворчит:
— Да — так-то лучше!
— Почему Шербур? — задаю вопрос и думаю: разве Шербур не пал еще в конце июня?
Вместо того чтобы ответить, Старик громко говорит:
— Он должен был доставить туда боеприпасы. Но затем, слава Богу, все стало уже слишком поздно… Это была безумная история.
Он как раз хочет начать рассказывать безумную историю, как дорога опять отнимает все его внимание.
— Если так и дальше пойдет, — ругается он, — мы не скоро доберемся до Бункера…
Конечная часть Rue de Siam свободна. Доезжаем до поворотного моста. Здесь Старик снова выдает:
— На лодке был груз снарядов для Шербура. Там еще должно было быть сопротивление, но боеприпасы у них заканчивались.
— И почему сейчас такой переполох?
— Так мы же давно списали эту подлодку! Шербур давно пал, а они больше не выходили на связь.
Старику приходится все это говорить, обернувшись ко мне через левое плечо. Он произносит каждое слово ясно и отчетливо, и, все же, во мне остается некоторое безразличие к его переживаниям.
— Прибавь-ка газу! — прикрикивает он на водителя, и как только тот выжимает педаль газа, меня высоко подбрасывает и мотает из стороны в сторону, и я бьюсь так сильно головой о верх автомобиля, что чуть не раскалываю череп.
— Удачно! — констатирую очередной удар.
В Бункере встречаем инженера флотилии.
— Пожалуй, больше не имеет смысла ремонтировать лодку фон Брауля, — обращается Старик, подойдя к нему, когда мы входим в мастерские.
Я опять не понимаю: Разве Старик сам не настаивал на ремонте клепки старой лодки-ловушки? Флотинж, кажется, тоже не понимает Старика.
— Теперь у нас есть U-730, — поясняет ему Старик. И это звучит как «Душа моя, чего тебе еще надо?»
— Ах, вот как! — выдыхает инженер.
При нашем темпе движения перспектива вида сдвигается быстрее, чем обычно. Слева стоит пустой бокс и затем еще один.
— Они стоят в следующем, — объясняет инженер.
Едва лишь различаю в полумраке лодку — лодка серии VII–C со шноркелем, — как уже слышу команды экипажу: командир, как раз приказывает экипажу построиться на верхней палубе.
Старик преодолевает трап в несколько больших шагов. Я останавливаюсь и наблюдаю с пристани весь приветственный ритуал.
У меня мороз по коже пробегает от услышанного. Хочется кусать локти от отчаяния!
Такая вот отдельная подлодка является ничем иным как нулем без палочки в этом огромном, циклопическом здании. Если отсюда уйдет этот рабочий шум, стихнет грохот и гул
инструментов и механизмов, то весь огромный Бункер станет одной братской могилой.
По сравнению со Стариком новый командир выглядит ростом от горшка два вершка.
Автоматически отмечаю: совершенно испорченную синюю форменную куртку, слишком большие серые кожаные брюки — сплошная гармошка из складок. Также выглядят, хотя видны только их носки, и сапоги на пробковой подошве, которые велики ему на несколько номеров. Под курткой такая же грязная клетчатая рубашка, а на правой стороне груди замызганный плетеный линек свистка. Шитье на фуражке, залихватски сидящей на голове, как и сама фуражка, прежде белая, покрыто зеленым налетом, по цвету приближающемуся к грязно-серому.
Меня так привлек вид этого командира, что приходится принуждать себя, чтобы рассмотреть также и фронт стоящих по стойке смирно подводников. Там не на что особо смотреть: Они стоят такие же бледные и истощенные, как и каждый измотанный и выдохшийся за время боевого похода экипаж — как «скелеты, обернутые в тряпки».
Слышу приказ Старика, что командир должен как можно быстрее привести в порядок дела на лодке, после чего проследовать во флотилию с рапортом.
— Ты выглядишь забавно, — говорит Старик, едва мы снова оказываемся в машине.