Крепость
Шрифт:
— Это балласт, от которого мы избавляемся, чтобы стало легче достичь прогресса в делах, дружище, а не то, о чем Вы, вероятно, думаете!
Зампотылу настолько ошеломлен, что у него отвисает челюсть.
— Вам стоит тоже пожертвовать Вашим бумажным хламом! — продолжает Старик: — Нам не хотелось бы загружать наших уважаемых противников чтением всей этой чепухи. Им на это жизни не хватит!
Зампотылу только мямлит:
— Слушаюсь, господин капитан! — разворачивается и исчезает, едва заметно покачивая головой.
— Он что, не в курсе происходящего? — размышляет Старик вслух.
— Наш, омытый всеми океанами, зампотылу? — спрашиваю недоуменно. — Он определенно хочет хорошо выглядеть в глазах янки, оберегая всеми силами свои запасы.
— Может, просто не хочет прыгать выше своей головы. Зампотылу — это зампотылу, до последнего вдоха. Я думаю, он был так воспитан, и с этим живет теперь!
— Suum cuique, как говорим мы, люди тонкой душевной организации…
Внезапно Старик прекращает разбирать бумажные горы и изменившимся голосом говорит:
— Ты пойдешь с Морхоффом. Я разрешу тебе погрузиться на лодку, как только лодка будет готова.
Идти с Морхоффом? — Это удар ниже пояса…
— Почему так? — спрашиваю, ошарашенный новостью.
— Прежде всего, потому что это последняя готовая к выходу лодка, которая у нас есть.
— Но, у нас никогда не шла речь об этом, — говорю потрясенный и одновременно думаю: только не так бесславно! Удирать как побитая собака.
— Прежде всего, потому что до этой минуты и Морхоффа не было. И никто не мог рассчитывать на то, что он снова сюда придет.
Стою как пришибленный и думаю: Это никуда не годный способ сообщать мне такое! Просто так — походя. Без предварительного обсуждения… И только затем думаю: Идти с Морхоффом? С этим совершенно подавленным недомерком? Идти — но вот куда? Что только подвигло Старика на эту сумасшедшую мысль? Только-что-прибывшая U-730. Выйдет ли эта лодка когда-нибудь снова в море, это еще вопрос. Между тем, те, на острове давно уже знают, что лодка, за которой они охотились, пришла сюда и защелкнута здесь как в ловушке, полностью пронизанной лентами блокады. Пожалуй, отдельные господа уже руки в предвкушении потирают…
— И когда? — спрашиваю сухо, насколько могу.
— Сначала проведут приборку лодки. А это потребует определенного времени, — медленно отвечает Старик. — Собственно говоря, ее также нужно было бы и на ремонт в доке поставить, но для этого у нас теперь совершенно нет времени.
Старик морщит лоб и погружается в раздумья. Приходится подождать, пока он снова начинает говорить:
— Два дня. В любом случае мы должны рассчитывать на два дня. Мы уже давно думали, каким способом можно вывезти важный материал. Теперь должны организовывать это второпях.
— И куда мы должны идти, если позволите такой вопрос?
— В La Pallice. Уже получен приказ: Морхофф идет в La Pallice.
— La Pallice? Почему в La Pallice?
— В этом же нет смысла, — говорю Старику. — Они уверенно прибирают к рукам Атлантические гавани одну за другой. Рано или поздно La Pallice ждет такая же судьба.
— Стратег! — бурчит Старик недовольно. — Не забивай опять себе голову проблемами командования!
Не могу найти чем занять руки и только удивляюсь тому, что говорю твердым голосом:
— Через два дня всякое может произойти. Я имею в виду продвижение Союзников.
— Да ну?! Зачем тебе такие хлопоты? Они должны сначала перевести дух, и, кроме того, обустроить свои плацдармы.
— Ну и отлично.
— Ты, конечно, получишь новый приказ на следование в Берлин — опять как курьер.
— Из Бреста в Берлин через La Pallice — это что-то новенькое!
— Да задолбал ты меня уже! — веселится Старик и улыбается.
Сделать приборку! — думаю про себя — я должен прибраться, если мне предстоит таким вот образом, наспех, свернуть здесь все мои дела — выкинуть все лишнее. Ну, однако, полно турусы разводить: пора делом заняться. Просмотреть свои тряпки, все рассортировывать, выкинуть лишнее… Omnia mea mecum porto — моя скудная жизнь приносит свои блага, да не забыть свой Contax и те пленки, где мои сердце и душа.
Я обязательно должен взять на борт свой, привычный мне, брезентовый портфель со всеми пожитками и, может еще чуть больше. Мои рукописи, например. Что же касается моих картин, эскизов и проектов, то их придется списать с довольствия. Громоздкие, во всяком случае, это точно, и все те, что нельзя свернуть в рулон. Так много, как я приготовил для перевозки автобусом, этого, конечно, мне взять не позволят…
Теперь надо позаботиться о, по возможности, правильном способе ухода, размышляю, осматриваясь и вытягиваю левую руку так, что рукав куртки задирается и освобождает наручные часы, и говорю как можно более равнодушно:
— Пожалуй, время для упаковки вещей.
— Отнесись к этому походу как к простому переезду морем, — ободряет меня Старик, желая успокоить.
В этот момент снова начинают дребезжать и стучать стекла. Следуют серии взрывов, но Старик едва поднимает голову. Только когда снова воцаряется тишина, он направляет на меня взгляд и говорит:
— Там будет, однако, тесно! С вами отправятся еще штук пятьдесят чиновников с верфи — высших чинов серебрянопогонников, самого высокого ранга. Мы должны вывезти этих господ отсюда. В них, по-видимому, будут еще нуждаться для нашей окончательной победы…
— Веселенькая будет поездка! — говорю с тоской в голосе.
— Могу лишь представить! — парирует Старик и при этом странно самодовольно смотрит на меня. — Морхофф уже смирился.
— То боеприпасы, то серебрянопогонники…, — говорю в унисон, стараясь придать голосу веселые нотки.
— И ты, как курьер, там будешь уместен, — добавляет Старик. — Секретные документы должны быть отсюда также, безусловно, вывезены… Я же сейчас отъезжаю к Рамке. Он должен подписать твой приказ о выезде.