Крепость
Шрифт:
Ненависть людей к серебряникам велика. Обербаурат Кляйне, находящийся тоже на борту, должно быть особенно отличился на верфи.
— Лучше бы их за борт свесить вместо кранцев. Крупнейшие трепачи — сейчас ничего собой не представляют кроме трясущихся от страха задниц! Повезло нам…
Уже перед последним предложением я отмахиваюсь от оберштурмана как от мухи и присаживаюсь на свой ящик.
— Ладно, теперь они ведут себя более-менее нормально. Валяются там как подкошенные пулеметной очередью, — слышу снова.
Выуживаю из кармана ручку и бумагу, чтобы сделать несколько заметок. Инжмех недовольно хрюкает на человека, который хочет пройти из кормы вперед. Когда плыли под РДП, то инженер получал тщательные доклады от проходящих через центральный пост. Управление ходом лодки под РДП — довольно сложное занятие. Нельзя допускать того, чтобы перископ заливался волной. В темноте, там, наверху, и без того не так много можно чего увидеть, а когда еще и перископ постоянно заливается водой, совсем горе… Знание того, что мы почти вслепую топаем через море, может быть смешно уже само по себе. А если еще представить себе, что мы других не видим и, конечно, не можем услышать, но нас и видно и слышно — то полный абсурд! Правда для нас, каждый момент этой шутки может закончиться смертельным исходом. Каждый раз, когда звучит команда: «Дизель стоп! Слушать в отсеках!», она пугает меня очередной болью в ушах — и, тем не менее, воспринимаю команду как спасение, потому что могу своими, страдающими от изменения давления, болящими ушами, долго, по крайней мере пока дизель снова не включится, вслушиваться в звуки за бортом.
Если бы меня кто-то спросил, как мне нравится плавать таким образом, я бы ответил «у меня на душе кошки скребут!». Раньше мне было действительно плохо. В любой момент на нас могли напасть. Но когда наверху вахту на мостике несут ответственные и знающие свое дело люди, то на долгие часы забываешь о грозящей опасности. Идем на дизеле левого борта. Правый дизель полностью готов для зарядки. Если бы оба дизеля работали на винт и при этом работали на зарядку, то процесс зарядки слишком бы затянулся. При быстрой загрузке — как сейчас, — разряженным батареям требуется около шести часов на полную зарядку. Дизель гребного винта производит медленное движение. Это дает нам скорость всего семь миль в час. Быстрее идти не рекомендуется, в любом случае, потому что тогда не будет возможности идти под выдвинутым перископом из-за его резких колебаний. Перископ — чертовски длинная штуковина: от киля до головки с оптикой около пятнадцати метров. А его длина над мостиком составляет, в разложенном состоянии, еще 4,7 метра! К счастью, я все же достаточно интенсивно вслушивался в происходящее вокруг, чтобы достаточно узнать и о нежелательных, угрожающих человеку побочных эффектах от движения под шноркелем.
Так я узнал, что в верхней части шахты перископа, при нашем положении подводного плавания, возникает сильное напряжение на продольный изгиб. При большой скорости, кроме того, поплавковый клапан шноркеля подвергается сильной нагрузке, и опасности связанные с рассеканием волны становятся еще больше: Не только такая, что дизель вдруг высосет весь воздух из лодки, но и та, когда при внезапном зарытии шноркеля лодки в волну давление воды в выхлопных газопроводах станет таким сильным, что вода хлынет через них. В шахте шноркеля спрятан не только воздухоподводящий канал, но и выхлопной газопровод. Выпускное отверстие расположено примерно на полтора метра ниже впускного отверстия приточного воздуха, с тем, чтобы подводники в лодке не расходовали воздух для дыхания и воздух для двигателей; Но при резком погружении в волну полтора метра это не играет никакой роли, а блевать хочется… На самом полном ходу такого не возникает. При таком способе передвижения требуется действовать с максимальной осторожностью и не слишком рисковать. «Лодка пройдет как по яйцам, ни одного не раздавит» рассказывал мне в Бресте какой-то инжмех, знавший это. Если бы только не этот проклятый шум! Сколько миль мы собственно должны его слушать, двигаясь под РДП? Это нужно выяснить у инжмеха. Но судя по его виду, у него сейчас не то настроение, чтобы болтать со мной.
Ладно, спрошу при случае — позже, когда у него будет не такое озабоченное лицо. Я, лично, в любом случае не хотел бы часами стоять у манометров рулей глубины. Никогда в жизни я так не замирал, с тревогой вглядываясь в приборы, как в этот манометр сжатого воздуха между двумя рулевыми горизонтальных рулей. Индикатор не является линейным, расстояние между делениями, по мере приближения к отметке в двадцать метров становится все меньше и меньше: В этом измерительном приборе воздушная подушка сжимается давлением воды. При этом вот что хорошо: Еще прежде, чем столбик воды в патрубке поднимется или упадет, показывает кривизна мениска уровня воды, «желание» подлодки выскочить на поверхность или нырнуть в глубину. Можно, таким образом, противодействовать процессу Взлета или Падения лодки прежде, чем она реализует свое «желание». Как часто приходится этому противодействовать, может научить только опыт. Инженер, начинающий службу на подлодке, говорят, ведет лодку по глади моря, будто мчится по американским горкам. Повезло еще, что наш инжмех не новичок. У него совсем не вид старого морского волка, опытного ветерана моря: Я могу ясно видеть, как он напрягается всем телом, от концентрации усилий. Не удивительно, что он выглядит, как страдающий Христос — почти так же, как и командир. Но к нашему общему счастью, он, по-видимому, протянет больше. В этот момент в центральном посту появляется командир. Ему, вероятно, легче всех протиснуться через образовавшуюся тесноту тел и вещей, благодаря своей узкой и легкой фигуре. Ни груди в куртке, ни задницы в штанах. Запас сил — в этом я уверен — у мужика тоже на исходе. Рядом с измерительными инструментами находится указатель дифферента. Его нулевая отметка шкалы находится на той же высоте, что и шкала прибора перископной глубины. Разумно. Вахтенный инженер может одним взглядом узнать и глубину, и дифферент судна. Нам нужно, чтобы перископ не зарывался в волну, а указатель дифферента стоял как можно ближе к нулю градусов. Идем так, чуть ниже поверхности с этим чудовищем, протянувшем хобот воздухозаборника к морю — кто при этом чувствует себя в безопасности, у того воистину крепкие нервы! Юла, что еще вращается из последних сил, имеет по моим ощущениям более стабильное равновесие, чем эти перегруженные сани, приукрашенные большим количеством примитивных дополнений, превративших нормальную подлодку в посудину для погружения. И, тем не менее: Без РДП, у нас не было бы никаких шансов. Погода ухудшается: Головка РДП снова и снова заливается волнами, и каждый раз дизель засасывает необходимый ему приточный воздух непосредственно из отсеков. Неужели это испытание еще ухудшится? Раньше в лодке такие резкие колебания давления бывали только при сильном шторме, или когда давался торпедный залп веером и сжатый воздух из трех торпедных аппаратов одновременно уходил в лодку — но такое было крайне редко. Выхлопные газы приносят дополнительные страдания: Они больше не могут постоянно выводиться наверх, и снова и снова проникают в лодку. И зыбь увеличивается: Головка РДП теперь все чаще заливается волнами. Мой скальп напряжен, как воздушный шар, который скоро лопнет: Это происходит из-за проклятой смены давлений. Едва ли смогу долго вытерпеть. Спрашиваю централмаата:
— Сколько миллибар низкого давления?
— Почти четыреста, господин лейтенант.
— Думаю, что уже при двухстах дизель должен остановиться?
— Теоретически да — но мы идем ниже четырехсот, потому что в противном случае слишком много электроэнергии пропадет.
— Ясно!
— Так точно, господин лейтенант!
Уже поворачиваюсь, чтобы уйти, как централмаат добавляет:
— Это не хорошо для клапанов.
— Клапанов?
— Да, господин лейтенант, один клапан из-за пониженного давления постоянно стучит. Что-то не проверено.
— Разве ничего нельзя сделать?
— Нет, мы не можем, господин лейтенант, — произносит грустно парень и делает при этом глубоко обеспокоенное лицо. — Но мы будем держаться!
Интересно, неужели он на самом деле прав? Перепады давления должны, в конце концов, плохо влиять и на здоровье. Может быть, мы отупеем после этого, как боксеры, которым слишком часто лупили по кумполу. Эксплозия — Имплозия! Когда у меня, в конце концов, кости черепа разлетятся, виной этому будет не взрыв, а пониженное давление. Один из серебряников, человек далеко за пятьдесят, с тремя полосами на рукавах, страдает от расстройства сердечно-сосудистой системы — и, кажется, довольно сильно. Поэтому ему разрешают присесть в офицерской кают-компании на кожаный диван, служащий в то же время кроватью первому помощнику. Там он бросает испуганные взоры: Несколько минут выглядит так, словно уже оказался на том свете. Вскоре присоединяется еще один — тоже плохо выглядит.
— Клаустрофобия, — говорит командир, и, кажется, серебряники его не слышат. Но с диагнозом он не прав. Для такого диагноза второй выглядит слишком несчастным.
Командир подвиг меня на тяжелые размышления: Клаустрофобия… Если у человека, ну на самом деле, имеется такая форма этого заболевания — что с ним тогда происходит? Как можно диагностировать клаустрофобию? Где предел этого страха? Есть ли клаустрофобия у шахтеров? Может ли так случиться, что некий шахтер не захочет спускаться в шахту — даже под страхом смерти? А как обстоит дело с танкистами? У которых в танке, вероятно, еще теснее, чем у нас. В самолете по-другому: Там просторное воздушное пространство и из самолета можно хотя бы выбраться, если его подбили… Теперь я вынужден, даже если я и недостаточно рано явился в кают-компанию, даже когда помощники командира не находятся там, сидеть не на торце стола напротив командира, а почти у выхода в проход. Тем не менее, испытываю удовлетворение: Здесь, по крайней мере, не рыгают и не пердят, как, например, в столовой рядового состава. И, кроме того, происходит чудо и в том, что это маленькое, узкое «пространство» с каждым часом мысленно становится больше. Не то, чтобы теперь между моим животом и краем стола стало больше пяти сантиметров свободного пространства хотя бы, но все же, каждый раз видимое пространство как бы расширяется. Следовательно, объяснением этого феномена, а не своими обычными глупостями должны заняться истинные психологи. «Феномен расширения пространства видения при нахождении в неизменяемом пространстве» — чем не превосходная тема для докторской диссертации? Правый двигатель остановлен. Шум дизеля стихает. Прислушиваюсь некоторое время, а затем меня охватывает желание пробраться в корму. Хочу узнать, что происходит с правым двигателем. У меня теперь хорошо выходит балансировать на одной ноге, пока другая ищет свободное пятно, куда можно поставить ногу. Можно подумать, что я, в этой тесной узости, стал великаном. Уже в камбузе, навстречу мне тянет дымом и вонью. На лице кока густые капли пота. Увидев меня, он закатывает глаза, словно в немом отчаянии, вверх. Мне очень жаль кока. Камбуз — одно из самых грязных мест на борту. В дизельном отсеке царит суета. Несколько плиток пола сняты. Взгляд свободно проникает вниз. Вид такой, будто видны внутренности лодки. Выглядит противно. Инжмех светит туда фонариком. Один из унтер-офицеров-дизелистов стоит на коленях, словно молится. Рядом с ним алюминиевый таз с черными болтами и черными, смазанными маслом гайками. И целый набор гаечных ключей: Хирургические инструменты наготове.
— Муфта сместилась — болт расшатался! — выкрикивает мне в лицо инженер. Я автоматически киваю, будто чего-то понимаю в этом.
Унтер-офицеру приходится теперь снять еще несколько стальных листов-заслонок прикрывающих нижние части дизеля, чтобы инжмех мог осветить новые темные полости. Стою в проходе, пытаясь стать у;же и меньше ростом, чтобы не мешать. Лучше исчезнуть обратно в центральный пост — он волнует меня сейчас не меньше, чем раньше. Когда оба двигателя снова заработали, инжмех сообщает командиру:
— Компрессор левого двигателя не дает достаточно оборотов.
Значит дизель левого борта тоже «устал»! Мне требуется какое-то время, пока до меня доходит: Дизелю левого борта не хватает воздуха! А без воздуха он не может работать правильно. Что толку в том, что воздух поступает через РПД, а компрессор не может его нагнетать должным образом? Из разговора между лейтенантом-инженером и командиром, улавливаю, что против этой «болезни» не так уж много чего можно сделать. Не «в этих сложившихся обстоятельствах…». Движение полным ходом нам теперь тоже не светит. Дизелю левого борта поступающего воздуха хватает только на то, чтобы лодка могла медленно плестись, словно усталый путник. Командир так холодно смотрит инжмеху в лицо, как если бы этот дизель он сломал умышленно. Когда, наконец, командир, хрипя, выдыхает: «Дерьмо проклятое!» — что-то облегченное слышится в этом возгласе. Он только скрипит зубами, словно мучаясь от нестерпимой боли в животе.