Крепость
Шрифт:
Снова пауза. Представляю, как там, внизу, кивают в знак понимания и согласия.
— Она впала в безумную ярость тогда — и вот этого я так и не понял… В чем моя вина? У нее же, в конце концов, были мои деньги.
После этого наступает глубокое молчание. Даже сопение и пыхтение не проникает ко мне. Наконец, опять третий голос:
— Это тебе нужно было так представить: путаны, у них ведь тоже есть, типа, профессиональная честь, доходит?
Слова были сказаны глубоким, проникновенным тоном.
— Конечно, — отвечает второй голос так же серьезно: — Они всегда хотят видеть твое оружие на взводе, а если этого не удается, то даже для таких как они, это грубое оскорбление.
— Тогда уж они, конечно, впадают в ярость, — произносит третий голос еще раз, и, кажется, этим тема и закончена.
Некоторое время все спокойно… Но затем снизу раздается стон — такой громкий, что я снова просыпаюсь.
— У меня словно пулеметные очереди бьют из живота, проклятье! Яйца оторвать надо этому коку, тупому ублюдку!
Едва лишь боцман замолкает, из ЦП доносится ругань: несомненно, централмаат. Он, кажется, в очередной раз нашел в отсеке ветошь, которой кто-то подтер задницу. Хорошо, что я не использовал ветошь для подтирки. У меня пока есть мой рулон туалетной бумаги — он хорошо припрятан в изголовье койки, под матрасом. Когда же он закончится, придется гадить по примеру коров: Позволить дерьму просто выплескивать из меня, а потом отступать с немытой задницей… Задираю левый рукав, чтобы освободить наручные часы. Слава Богу, недолго осталось ждать, когда начнет поступать свежий воздух. Еще поваляться? Некоторое время брожу мыслями взад и вперед, и стараюсь отвлечься от брожения в животе: Если бы мы, в конце концов, только один раз смогли бы всплыть! Тогда выскочить на мостик и осмотреться, охватить взглядом пространство до горизонта и весь небесный свод. И там, на башне, присесть на волнорез, свесить ноги и моргая щуриться от яркого солнца… Но это все в прошлом. Даже трудно себе представить, что такое когда-то было. Надо вставать. Я отношу это на счет того, что страшная вонь снова атакует мои обонятельные нервы, а потому прочь со шконки вниз: лучше в ЦП ожидать начало движения под РДП. В ЦП проходит военный совет. Узнаю: командир сомневается, что нас не будет видно во время хода на дизелях. Командир считает, что только после захода луны, то есть, в абсолютной темноте, можно будет идти под шноркелем. Он боится, что клубы наших выхлопных газов, возможно, будут далеко видны в ярком свете луны. Также пугает командира и пенный след шноркеля: Если море спокойно, — говорит он, — то наблюдатель в самолете сумеет издалека разглядеть его. Время для завтрака. Лучше прополощу-ка водой горло, чем пить кофе, но, когда прошу кока о воде, тот лишь недоуменно выпучивает глаза. Делаю пару глотков кофе и съедаю несколько ложек яичницы. Более чем достаточно.
— Живем как в Калифорнии, — бормочет старпом с набитым ртом. С пояснением своего высказывания он тянет так долго, пока на него, кроме меня, еще и инженер вскидывает изумленный взгляд: — Они тоже завтракают сейчас. Или нет?
— Вот хитрая бестия! — находится инжмех.
— В самом деле? — спрашиваю.
— Точно! — произносит инжмех. Это его явно не волнует.
Я погружаюсь в расчеты: Мы завтракаем, с задержкой во времени, около двенадцати часов… Кроме того, мы все еще живем по немецкому летнему времени. Может быть, примерно так и будет… Инжмех упирается в стол, приподнимается, и уходит в ЦП. Следую за ним, и опускаюсь на какой-то ящик. Чтобы мои серые клетки полностью не высохли, погружаюсь в головоломку: Давай-ка попытаемся реконструировать два последних дня, приказываю себе. Давай посмотрим, все ли шло правильно…
Закрываю глаза, и запускаю «фильм» в моем мозгу. Но уже после первых кадров изображения тают. Моментами вижу только струящийся и застывший туман, затем, толчками отрывки «фильма», и понимаю, что в памяти отсутствуют картины происходившего и что не существует никакой последовательности в этом моем «фильме». Плохо, плохо! Должно быть, повреждено мое восприятие. Я, видимо, страдаю от длительного абсанса. Словно у меня стерты из памяти целые часы прошедших дней. Сижу с закрытыми глазами и пытаюсь из туманных наплывов моего «фильма» распознать какие-то формы, рассчитать время, чтобы найти в памяти изображения. Но уже скоро опять теряю нить воспоминаний. Может быть, это и хорошо, что я уже сейчас точно не знаю, что было вчера? Я, пожалуй, не очень хороший свидетель, во что всегда верил. Не удивительно, что сейчас от меня ускользает реальность, — говорю себе. Стоит мне только бросить взгляд на текстуру древесины на дверях встроенных рундуков, и я чувствую, себя в смятении: все красивой формы, модно и практично. Никакой лишней мебели, ни уголка пустующего места, все продумано. И это меня смущает. Вот тащимся мы теперь здесь, сквозь черную глубину, и сидим в этом кукольном домике, со стенами, облицованными покрытой лаком цвета меда, фанерой. Диванчик покрыт клеенкой, изящно обрамленная рамка с фото господина гросс-адмирала с дурацким адмиральским жезлом перед грудью. В мыслях обставляю мебелью кают-компанию, делая чуть уютнее: В угол поместить комнатную липу: будет к месту. Вышитую накидку — на диван для командира.
Парочку бромойлев на деревянные стены, хорошо бы один из них был «Дорога в Эммаус». Эта картина была настоящим хитом у торговца картинами Видеманна в его магазинчике с внешней стороны Йоханнесштрассе в Хемнице. Всегда в наличие, в трех размерах и пяти различных обрамлениях.
Не следует просто так сидеть здесь и пялиться с умным видом в стену передо мной, но надо завалиться на шконку и попробовать покемарить. То, что я опять развалился на своей койке, оказывается грубой ошибкой: Тот мизер выпитого кофе, кажется, не пошел мне на пользу. В моей душе кипит теперь, как в адской кухне. К тому же, еще и тошнота добавилась. Должен опять прыгать вниз, хочу я того или нет, и разыскивать свободную парашу: Пора — high time. Со скоростью черепахи, с бесконечной осторожностью и готовностью немедленно отпрянуть и отступить, снова улечься на спину, чтобы сдержать рвущуюся рвоту и готовый взорваться сфинктер, спускаюсь вниз. Одной ногой становлюсь на стол, выдерживаю паузу, избегая
порывистых движений, двигаюсь дальше — это уже прогресс! Концентрация — это все! Напрягая правильные мышцы, зажать позывы и в то же время оставить свободными движения ног.
Когда нахожусь уже в середине своего причудливого гимнастического упражнения, слышу: «Подготовиться к движению под РДП!» От радостного испуга у меня волосы встают дыбом. Но затем я сосредотачиваюсь, и говорю себе: Это займет всего несколько минут. Выдержишь. Сверху поступит свежий воздух! И будет грандиозное опорожнение этого железного брюха! И во имя Господа, улетят прочь все эти стуки и трески, шипение и вонь, как от чумы! А я заполню до краев парашу своим дерьмом! Хочу также покончить и с рвотой. Агония
— Туман, — говорит командир после первого просмотра в перископ. Погода, кажется, приходит к нам на помощь: Туман — это хорошо. Самолеты, конечно, не смогут разглядеть в тумане пенистый след от РДП, и дизельные выхлопы.
А не могли бы мы при таком густом тумане немного появиться над водой и двигаться поверху? Нас же никто не увидит. Но запеленговать могут! Интересно: Могут ли Томми бомбить размытые туманом объекты? Так они, в конце концов, могут подвергнуть опасности и собственные корабли. Должно быть, они здесь так и кишат… А если рвануть вверх и прямо через Томми, как в Гибралтарском проливе? Старик бы так, вероятно, и поступил. Но этот командир? Он, судя по всему, не хочет всплывать. В офицерской кают-компании уже разблокировали управление шахтой РДП. Теперь отчетливо слышны глухие удары: Шахта РДП ударила по башне. Инжмех докладывает командиру:
— Шахта РДП установлена.
Клапан головки шноркеля и нижний приемный клапан открыты: Выравнивается давление. Поплавковый клапан открыт. Сверху поступает воздух. Аллилуйя! Централмаат открывает внутреннюю заслонку выхлопной трубы, и выхлопные газы дизеля устремляются в атмосферу через шахту шноркеля. Поступающая из шахты вода тут же откачивается за борт. Дизеля работают. Забираюсь на парашу. И — на раз, два, три: Брюки расстегнуть, спустить их ниже колен, присесть на корточки — и вот уже дерьмо с силой летит из меня… Сразу же после отправки радиограммы руководство передает нам на коротких волнах сводку Вермахта. Может было бы лучше, если бы мы не могли ее прослушать, потому что там с пафосом звучит:
«Дневные авианалеты с повреждением зданий и потерями населения» раздается из динамика, что в переводе на обычный язык означает: Были совершены самые тяжелые воздушные налеты. На этот раз бомбардировкам подверглись рейнские города, и даже Мюнхен. Рисую себе безрадостную картину того, как после налета может выглядеть Фельдафинг. Проклятая прожекторная установка!
Ни слова о Бресте.
Время работает на янки. Они ничем не рискуют, в точном соответствии со своей традицией. Брест уверенно их — так или иначе.