Крепость
Шрифт:
Чтобы снова ощутить себя, двигаю одновременно пальцами рук и пальцами ног в сапогах. Сглатываю полусухую слюну и крепко хлопаю веками, как если бы мошка попала в глаз. Наконец, эта черная центрифуга уходит из моей головы. Но остается чувство, что я больше не слышу. Вероятно, все дело в ушной сере… Из-за объемной ушной серы мои барабанные перепонки, пожалуй, больше не смогут правильно вибрировать. Значит, надо найти канцелярскую скрепку! Моя бабушка вычищала себе уши изогнутой в виде буквы U шпильки. Современный человек использует канцелярскую скрепку. У Первого помощника есть такие для его документов. Без скрепок он бы не смог существовать.
Теперь я сижу и разрабатываю план, как раздобыть скрепку у Первого помощника. Только на ум ничего не приходит. Мозг отдыхает. Хотя, чувствую, что мои серые клетки работают, во всяком случае, пытаются что-то сделать.
Значит, Я — жив!
Мои легкие раздуваются, мое сердце бьется, качая кровь. Мои волосы растут сами по себе — тысячи волос, мои ногти на руках и ногах тоже растут. Все функционирует. В моих ушах все больше и больше серы — и, кажется, больше, чем необходимо.
Раздобыть скрепку и вычистить уши: Это хорошая мысль. Только для этого я сначала должен направиться в офицерскую кают-компанию: В шкафчике, непосредственно над столом, Первый помощник хранит свои скоросшиватели и папки с мелко-напечатанными служебными инструкциями, которые он так часто перелистывает. Думаю, что Первый помощник не будет иметь ничего против, если я стырю у него пару-тройку скрепок, которые густо усеяли верхнюю сторону его бумаг.
Страсть к порядку, какую испытывает Первый помощник заставляет его скреплять скрепками все, что по его мнению, требуется скрепить.
Первый помощник, наверное, сейчас свободен от вахты. И может так случиться, что он как раз сейчас сидит над своим бумажным хламом. Хотя, можно было бы просто довериться ему и тогда не придется тырить эти его чертовы скрепки.
Замечаю, что пока рассуждаю, мои руки, независимо от меня, делают попытку ухватиться за что-либо, чтобы приподнять мое тело. Время — деньги! говорю себе. Только сначала надо полностью придти в себя. Я все еще пребываю в какой-то прострации. А при движении в офицерскую кают-компанию, я должен производить впечатление полной собранности.
Смотрю на часы на левом запястье и говорю им:
— Чертовы часы!
Стрелки стоят на нескольких минутах после двух. Два часа чего-о? Два часа дня или два часа ночи? Этот восхваляемый всеми Петер Хенляйн смастерил полную ерунду в своей замковой мастерской в Нюрнберге, и размножил ее миллионами экземпляров — только не подумал о том, что однажды найдутся также и такие люди, которые не смогут подойти к окну, чтобы обнаружить, светло снаружи или темно.
Разделил бы циферблат на 24 вместо 12 часов — и не было бы таких затруднений как сейчас.
Вместо того чтобы отправиться теперь, наконец, вперед, все еще сижу на том же месте.
У меня невольно вырывается стон, и я стыжусь этого: Кто-нибудь мог услышать… Не следует стонать тому, кто плывет в вонючем гробу сквозь морские глубины.
Эх, увидеть бы снова небо! Хоть одним глазком!
Звездное небо или просто обычное серое небо. Но надо оставаться скромным в своих желаниях и не ждать ничего с нетерпением. А потому не устремлять, например, свой взгляд к небу над дельтой Дуная или долиной реки По, с ее мощными вздымающимися облаками. Судьбу не вызывают слишком большими желаниями…
Если бы только она была: Судьба. Лишь в этом случае вся та дурость, что происходит с нами, имела бы смысл. И лишь в этом случае можно было бы легко поверить в то, что некая туманная инстанция уже давно записала в своих анналах, удастся ли нам пройти через это дерьмо или нет.
Но возможно ли представить себе, что все проистекает лишь по воле чистого случая, совершенно без какой-либо формы намерения и режиссуры Высшей власти?
Странно, что на борту я еще не слышал никого, кто бы громко молился. Здесь каждый питается своим страхом внутри себя — усердно и как может.
Черт, сейчас бы не помешал стакан горячего крепкого черного чая!
В этот момент объявляют о готовности завтрака. С трудом поднимаюсь и иду в направлении круглой дверцы переборки, качаясь как на ходулях.
Инженер-механик и командир уже сидят на кожаном диване и молчат. Луч света от лампы над столом прыгает, так как лодка раскачивается глубинной зыбью, скользит по стенам вверх и вниз — иногда так высоко, что господин гросс-адмирал освещается на какой-то миг, пока снова не опускается в темноту.
Господин гросс-адмирал! Где на него падает много света, там тут же появляется и большая тень. Или наоборот! Если бы зависело от меня, то эта дурацкая фотография из фотоателье была бы давно вытащена из рамки и разорвана на мелкие клочки.
Оба серебрянопогонника еще не появились. Это мне нравится. Я все еще не знаю, должны ли эти два старпера спать в отсеках носовой части или нет, но мне это как-то по барабану.
Командир издает вдруг несколько различных звуков. И внезапно, как будто озаботившись разнообразием этих звуков, барабанит ногтями правой руки марш по линолеуму стола. Наверное, это должен быть Хохенфридбергский марш. Командир барабанит с неподвижным, почти судорожно сжатым выражением лица.
Также внезапно, как и начал, он прекращает свою дурацкую дробь и опускает голову, словно погрузившись в глубокие раздумья. Когда же, спустя несколько минут он снова поднимает ее на одно мгновение и его лицо будто освещается изнутри, я ожидаю какое-то сообщение. Но командир лишь требует бачкового.
Почти одновременно с бачковым появляется один из двоих серебрянопогонников, тот, что постарше. Приходится уступить ему место, а командир и инжмех должны придвинуться друг к другу. Серебряник выглядит скверно.
В то время как я вталкиваю в себя порцию яичницы-болтуньи, представляю себе, что произошло бы, если бы состояние нашего толстого серебрянопогонника ухудшилось еще больше.
А если он испустит дух? Труп на борту, этого как раз нам еще не хватало — но какой это был бы материал для фильма: Командир, которому приходится заменить врача и который вынужден бороться за жизнь отдельного человека — а кроме этого еще и серебрянопогонника — борется со смертью, в то время как вокруг него кишит ад. Вокруг масса разбросанных шприцов с лекарствами, о назначении которых он не имеет никакого представления…