Крещатик № 94 (2021)

Альманах

Однако двери зрительного зала все еще были закрыты. За ними доигрывалась какая-то драма; когда Бызов подходил к двери и замирал, до его слуха долетали всхлипывания зрительниц и сдержанные покашливания их взволнованных кавалеров.

До начала следующего сеанса оставалось еще минут двадцать и, значит, до окончания текущего никак не меньше пятнадцати. Бызову нестерпимо хотелось есть, но сдаться, уйти домой обедать значило лишить себя возможности посмотреть новый фильм, где, как говорили уже посмотревшие его дворовые уркаганы, было кое-что, правда, совсем чуть-чуть, из того, на что не позволено глазеть детям до шестнадцати, и именно это, недозволенное, было целью пятиклассников Бызова и Боки. Час назад на другом конце города, где начинались дачные участки заводчан, пятиклассники под проливным дождем влезли на два вишневых дерева (каждый на свое), растущих возле забора какого-то частника и по этой причине посчитавшихся пятиклассниками ничейными, и обнесли эти вишни как липку. Теперь у обоих в желудках было кисло и как-то особенно пусто.

– Глянь сюда! – позвал Бока дрожащего под порывами ветра Бызова, на котором все еще не просохла после дождя рубашка, к открытому зарешеченному окну, выходящему во двор кинотеатра.

Бызов встал на цыпочки, заглянул в окно, и ему открылась та часть буфета кинотеатра, которая обычно скрыта от посетителей прилавком и красногубой буфетчицей с шиньоном на голове. Совсем рядом с открытым окном на столе покоились два подноса: на одном ровными, как тетради на учительском столе, стопками были разложены ломти свиного окорока, прикрытые белоснежной матерчатой салфеткой, на другом, тоже под прикрытием, высились горки нарезанной сырокопченой колбасы, кажется, «московской», ждущие голодных зрителей следующего сеанса.

Бока был повыше Бызова, и его рука, соответственно, длинней бызовской. И она, эта рука Боки, вдруг отчаянно потянулась к ближайшему подносу с ломтями ветчины. Голова Боки при этом врезалась в металлическую решетку, а сам он зажмурился от напряжения, стараясь таким образом удлинить свою руку на недостающий до края подноса с ветчиной метр. Бызов тоже напрягся и зажмурился, надеясь помочь Боке в этом его намерении.

Но ничего не вышло. Буфетчица была опытным кадром и знала контингент. Возможно, она специально оставила эти подносы с едой за решеткой у раскрытого окна с тем расчетом, чтобы вечно голодная ребятня, караулившая окончание киносеанса и контрабандой проникавшая в зрительный зал, хотя бы на этом, предварительном этапе беззакония, истекая слюной, страдала, компенсируя своим страданием последующее бесплатно получаемое наслаждение.

Теперь уже и не помню, вследствие ли только нещадного голода в ту минуту, или еще по какой-то внезапной причине, Бызов подошел к продуктовым в хлам разбитым деревянным ящикам, вытащил вместе с гвоздями две продольные доски и соединил их – вбил гвозди на конце одной доски в конец другой, таким образом сделав почти метровой длинны деревянное приспособление, из края которого, как зубья столовой вилки, торчали три гвоздя, и на которые вполне можно было наколоть кусок ветчины. Сделанное Бызов молча протянул Боке. Тот понял все без слов и замотал головой, отказываясь воспользоваться приспособлением для добычи ветчины и молчаливо предоставляя сделать это самому изобретателю. И Бызов решился. Что-то на него нашло, что-то отчаянное и преступное, совсем не свойственное Бызову. Словно буфетчица, ведавшая этим пищевым великолепием и отвечавшая за каждый кусок колбасы перед законом, была личным врагом Бызова.

Дрожащий от волнения, но больше от страха, Бызов протянул свое приспособление сквозь прутья решетки, быстрым движением наколол на гвозди сразу два куска ветчины и вытянул их наружу. Сняв ветчину с гвоздей, один кусок Бызов протянул Боке, тут же принявшемуся рвать ветчину зубами и по-собачьи глотать. Второй сунул себе в рот. Как кляп. Чтобы не оставлять такую важную улику в деле.

Вкуса у этой ветчины не было. И запаха тоже.

Бызов разломал дистанционное приспособление и… побежал домой, напрочь забыв о том, что собирался пробраться в кинозал и посмотреть новый фильм.

Какой там фильм!

Бызову сейчас надо было отсидеться дома под столом, совсем как раненому зверю отлежаться в своей норе. Он шел и механически жевал ветчину, надеясь все же почувствовать вкус украденного…

На палубе Бызов столкнулся с соседом – чистеньким, выглаженным, застегнутым и затянутым, в отличие от распоясанного Бызова.

Сегодня сосед был в обрезанных до коленей джинсах «Леви Страус» и белой майке с американским флагом на груди. И от соседа подозрительно попахивало мясными деликатесами. Правда, Бызову, взвинченному пропажей рыбок и сухарей, это, возможно, лишь казалось.

Почему-то пряча глаза, сосед предложил Бызову перед ужином заняться ловлей акул. Максимально приблизившись к соседу, раздраженный Бызов демонстративно принюхивался, пытаясь определить, какие именно деликатесы тайно употребляет сосед, но запах, исходящий от губ соседа, был настолько перемешан с запахом сурика и мазута, царивших на палубе, что определить артикул пищевого изделия оказалось невозможным.

В желудке у Бызова все еще без движения, как пожарные рукава на складе, лежали макароны.

Неожиданно вахтенный штурман по спикеру пригласил на корму всех желающих поживиться «хряпой», коей назывались останки сухофруктов, после того, как из них сварен компот.

Заскочив в кают-компанию за ложкой, Бызов поспешил на корму.

Там уже сидели любители «хряпы», человек шесть с ложками и мисками, а возле них с широко распахнутыми глазами стоял краснолицый Матти – кухонный рабочий, только что притащивший огромную кастрюлю с «хряпой». Матти, не знавший ни слова по-русски и прежде живший где-то на хуторе среди свиней и коров, вероятно, хотел наконец понять, почему образованные люди, живущие в больших городах, едят то, чем брезгуют даже хуторские свиньи.

Самым ценным компонентом «хряпы» единодушно считалась груша. Она не так сильно, как всё остальное, разваривалась, и ее можно было разжевать и при этом даже почувствовать вкус. За грушей следовала курага. Но ее было ничтожно мало, в общей массе она встречалась крайне редко и доставалась только счастливчикам. Также ценился изюм, в результате варки вновь становившийся почти полноценным виноградом. В основном же хряпа состояла из резаных яблок, превратившихся в безвкусное яблочное пюре. Но и оно было съедобно. И если им набиться под завязку, можно было не спешить на ужин.

Набившись хряпой, Бызов отправился в каюту что-нибудь почитать, по возможности, без описания застолий. Улегшись на койку, он взял томик Куприна и стал осторожно вчитываться, боясь нарваться на блины с икрой, ростбиф или расстегаи.

Однажды поселившись в Бызове, присосавшись к нему, впившись в него своими желтыми клыками, голод не собирался отпускать Бызова, иссушая, искушая и сводя его на нет.

Остальным членам экипажа, видимо, тоже было несладко. Но они, бывалые, повидавшие жизнь и ничего дармового от нее не ждущие, имели у себя в рундуках и сало в тряпице, и палки колбасы, и тушеную свинину с говядиной, и даже кильку в томате, которой в те времена повсюду было – ешь не хочу, и только у Бызова не было.