Крещатик № 94 (2021)
Шрифт:
Она вышла на улицу. В переулке какой-то парень спросил у неё, который час. Она подумала: что ей нужно поторопиться, чтобы успеть поесть. Она уже знала, что вернётся в музей.
– А вот и вы! – официант проводил её к заказанному столику, потом торжественно раскрыл меню и стал читать: – В один прекрасный день, я бы добавил, в необыкновенно особенный… – официант улыбнулся, – я задушу тебя, если, конечно, ты не успеешь меня опередить!
– Nevermore [3] … – произнесла женщина, всем своим видом демонстрируя, что она уже не здесь.
3
Nevermore – никогда больше (рефрен стихотворения Эдгара По «Ворон»).
По пути в музей её встретила группа туристов с фотоаппаратами. Должно быть, она заслужила фотосессию, как новоиспечённая достопримечательность. На облако фотовспышек слетелись пчёлы. Пчёлы, свет и она…
Уже в музее женщина неторопливо прошла первые два зала (во втором была молодая пара, почему-то молодёжь общалась между собой шёпотом). Она задержалась у двух или трёх картин, где впервые незримый свет вошёл в неё, заставив поверить в то, во что не захотела поверить в том одиноком доме. Она дождалась, когда посетители уйдут, и тут же неожиданно для себя оказалась у двери, ведущей в последний зал. Картина висела на левой стене, надо было встать в центр этого помещения, чтобы как следует разглядеть стол и стул, на котором сидела женщина. Так же, как и стоящий спиной человек на тех полотнах, где его партнерша по картине расположилась в абсолютно чёрном, но сейчас её лицо было повернуто, каштановые волосы падали на плечо, скрытое в темноте. Она мало выделялась на фоне остальных предметов, она вписывалась в эту картину, как и мужчина, обозначая ещё одну фигуру в пределах единой эстетической воли. И всё же было нечто, возможно, объясняющее, почему в последнем зале нет других картин. Поза женщины: левая рука свисает вдоль тела, туловище слегка наклонено, и вся тяжесть как бы переносится на невидимый локоть, опирающийся о стул – создавалось ощущение полного одиночества, больше, чем просто задумчивость или забытьё. Эта женщина была мертва – вот почему её рука свисает и спадают волосы, а загадочная неподвижность гораздо безысходнее неподвижности предметов и людей на других картинах. Лишь дым сигареты казался живее всех живых.
Не помня себя, она оказалась на улице. Села в машину, выехала на раскалённую автостраду и тут же набрала запредельную скорость. Лишь когда сигарета обожгла ей губы, приостановила свой «бег», обретая способность видеть реальную дорогу. Рядом рука смотрителя музея включила магнитофон с очень знакомой мелодией. Но женщина всё ещё была в том месте, из которого только что выехала. Её тянуло обратно. Она убеждала себя в том, что всё это чушь собачья, что не было никакого дома, или что дом, пожалуй, был, а вот в музее она посетила выставку абстрактных рисунков, возможно, выставку исторических полотен, которые никаких особых чувств вызвать не могут.
И всё-таки ей необходимо вернуться. Она развернула машину и уже через мгновение мчалась по автостраде в обратном направлении, сбавив скорость лишь при появлении окрестностей города. Она проехала площадь, вспомнив, что слева был тупичок, в котором можно оставить машину, прошла по пустому переулку; заброшенный дворик был всё там же, огромная дверь оказалась открытой.
Останавливаться в первых двух комнатах – лишнее. Столы были на своих местах, дверь же в третье помещение, наверное, закрыла она сама, когда выходила. Она уже знала, что её нужно только толкнуть, беспрепятственно войти и увидеть незыблемый стол со стулом. Снова сесть, чтобы выкурить сигарету (горстка пепла от первой сигареты всё ещё томилась на краю стола), опереться локтем, чтобы укрыться от льющегося из окна светового потока. Она отыскала в сумочке зажигалку, проследила взглядом за первым колечком дыма, извивающегося в лучах заходящего солнца. Сигарет хватит до утра. Теперь можно опереться на столешницу и позволить взгляду раствориться во мраке у дальней стены. Конечно же, она в любой момент могла уйти. Но могла и остаться. Наверное, это так красиво: луч, который медленно плывёт по стене, мало-помалу удлиняя тень и её самой, и стола, и стула.
Или же навсегда замереть – луч, застывший вместе со всем остальным, с нею и с неподвижным дымом, в котором, не останавливаясь, кружит пчела.
Вася БОРОДИН
/ Москва /
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ
2017–2021 ГОДОВ
сон кукует, тень куёт
всё становится краями
и ликует как своё
солнце отдавая яме
чем затылками горбы
колотить свои, пойдём-ка
от судьбы и от трубы
как танцуя, как подёнки
прощелыги прощены
не бывают, но пируют
дуя чаю на луны
зыбь сырую, часть вторую
снег каких-то вещей
синей тряпки наждак
шкафа трещина щель
с шумом грузовика
в снега скрип входит шаг
а над ним человек
а над ним беломор
отпускает себя
но не как невермор —
как форевер, как пар
дальних широких труб —
кругл и прав, слаб и груб
Верлен просверлен и по нём
стреляют в тире
небесном – медленным огнём
пули висят
ни даже первая ещё
не долетела
а им уже потерян счёт
р'yжья несут
мы смотрели на собак
мы смотрели на кабак
мы смотрели на табак
мало ли прекрасных лодок
получается из рук
в них несёшь друг дружке сердце
оно падает из рук —
вверх, всплакнёт планетой Марсом
самолётиком мигнёт
хмыкнет Фрейдом, крякнет Марксом:
мысли – крылья, чувства – гнёт
в кр'yжке железной подпрыгнув, вода
прыгает снова, и на проводах
копится каплями; капли ползут
как поезда – те, что письма везут
от разлюбивших – не любящим: там
дождь начинается, бьёт по цветам
1
идут солдаты
трам-прам-брам
идут монахи
храм храм храм
идут сапожки
хруп-пип-хром
всем понемножку
гром гром гром
пуля солдата
не бери
похоть монаха
не бори
г'oре сапожкам
плюх-хлюп-грязь
всё понемножку
зря зря зря
2
кол'oтится лодочка
о серый причал
ангельское воинство
в березняк сквозит
а другое воинство —
ельником сырым
…ночь качает лодочку
а там день кричит
чт'o я буду буду ли
баю-баю где
и когда разбудят нас
для новой земли?
в одной чаше пепел сор
кость и яма лжи
а в другой горят водой
камни-голыши
и ч'aши качаются
баю-баю-бай
кол'oтится лодочка
спит день