Крещатик № 94 (2021)
Шрифт:
– Что же вы дверь закрываете под носом? А список, а роспись! – Женщина решительно наступила на порог и тем самым пресекла возможность Владимиру повторно закрыть дверь.
– Какой список? – растерянно спросил Лутковский.
– Вот здесь, – женщина протянула ему лист бумаги, – укажите квартиру, фамилию, сумму и подпись поставьте. Так положено.
Лутковский послушно взял ручку, лист бумаги и, прислонив его к стене, попытался вывести на нём свою фамилию, но ручка предательски не писала. Поднажав, Владимир добился только того, что проколол список:
– Ручка не пишет, я сейчас, – как можно спокойней сказал он, и, мысленно проклиная тётку, пошёл к себе искать ручку.
Как
Перед подъездом на асфальте лежали разбросанные в беспорядке цветы – следы недавних похорон Олега. Возле бордюра валялся черный платок. Резкий порыв ветра поднял его и опустил на ветку яблони. Платок с промозглым трепетом потянулся за ветром, но очень скоро бессильно повис, иногда вздрагивая от очередного несильного порыва. От этого зрелища улица заделалась еще более покинутой. В поле зрения не было ни единой души. Глядя на всё это, Лутковскому неожиданно сделалось уютно. Он с удовольствием ещё раз затянулся и мысленно отметил, что на похоронах отчего-то всегда себя чувствует неплохо. Мало того, в этих обстоятельствах именно он является инициатором внеплановых поминок в дорожных кафешках, а то и вовсе под забором. Отчего-то эти импровизированные застолья, как правило, заканчивались неприличным ржанием поминающих. «Впрочем, смех на похоронах скорее закономерность, чем исключение», – подумал Лутковский.
В дверь снова позвонили. Владимира передёрнуло. «Не буду открывать, – подумал он, – еще чего доброго на поминки затянут». Звонок повторился. Лутковский шёпотом кратко матюкнулся и продолжил стоять на месте. Эта навязчивость настроила его решительно. Владимир окончательно окреп в мысли напиться вне дома.
К осуществлению данного немудреного плана Лутковский решил приступить незамедлительно, но после того, как докурит сигарету. Он опять облокотился на перила и посмотрел во двор. Некоторое время было тихо, но внезапно в этой статичной летней заторможенности открылась дверь парадного, и на улицу нехотя, вразвалочку вышел человек в камуфляжной куртке. Он вытащил пачку сигарет, чиркнул зажигалкой, выпустил клуб дыма и, повернувшись лицом к дому, посмотрел прямо в глаза Лутковского. Владимир сразу узнал своего друга Марка Ленца.
– Ты что не открываешь? – крикнул Ленц, прикрыв глаза козырьком ладони.
– Быстрее заходи – обрадовано прокричал в ответ Лутковский.
Марк, подхватив рюкзак, нырнул в парадное. Владимир, раздавив недокуренную сигарету о дно пепельницы, отправился открывать дверь.
2
Марк Ленц был одним из немногих закадычных друзей Лутковского. Они познакомились на литературном фестивале, когда оказались в одном гостиничном номере, куда их поселили организаторы. Сошлись они быстро. Широкий спектр общих интересов – от музыкальных пристрастий до литературных предпочтений – способствовал быстрому сближению. К тому же склонность обоих к мистицизму упрочила их дружбу, связав приятелей увлекательными потусторонними разговорами. У Ленца ещё был один редкий дар, а именно – умение слушать. К тому же он сам так забавно и умело вёл разговор, что даже самые бестолковые собеседники не перебивали его. Мысли Ленц всегда выражал чётко и ясно, не напрягающим тембром, который так подходил к его внешности. Впрочем, выглядел он весьма прозаично – средний рост, глаза карие, волосы каштановые.
После революции и начала боевых действий Ленц выступал в качестве волонтёра и бывал в Киеве редко, поэтому радость Владимира от неожиданной встречи с другом была такая естественная и искренняя.
Открыв входную дверь, Лутковский с удовольствием прислушался к шагам друга. Наконец, к звукам тяжёлой поступи прибавилось тяжёлое дыхание Ленца, сразу после чего появился и сам Марк. Друзья искренне обнялись и прошли в квартиру Владимира.
– Я думал, ты не в Киеве, – обрадованно проговорил Владимир, захлопнув ногой дверь.
– Здесь. Уже сутки как дома. В городе-герое Киеве, колыбели двух революций, – весело докладывал Марк. – Представляешь, подхожу к твоему парадному – цветы, с похорон явно. Подымаюсь наверх, по этой скорбной тропинке, а она ведёт всё ближе и ближе к твоим дверям. Подумал, грешным делом, что ты издох.
– А ты что не позвонил? Я уходить, между прочим, собирался.
– Телефон навернулся. Штаны вот отстирывал и забыл достать.
– После Донецка отстирывал?
– А? Да, смешно, – улыбнулся Ленц, – так почему цветы? Помер, что ли, кто-то?
– Да, – откликнулся Лутковский, – тут парнишка один с собой покончил. Вернулся с АТО и вот…
– Причина? – в упор спросил Ленц.
– Я же говорю, с АТО вернулся и вот. Три дня мимо дверей его квартиры на цыпочках бегаю.
– Ну, мало ли людей с войны возвращаются, не все же так себя ведут, – ответил Ленц, – может, он вообще из-за девушки. Он записку оставил?
– Не знаю.
– Ладно, бывает, – равнодушно пожал плечами Ленц.
– Ты представляешь, иконами обложился перед смертью…
– И?
– «Золотой укол».
– В задницу? – усмехнулся Ленц.
– Марк, ты что?
– Да ладно, – смущённо ответил Ленц, – поднабрался там, так сказать казарменного юморка. Но не бзди, это пройдёт… я надеюсь. И кстати, что за похороны такие дикие?
– В смысле? – не понял Лутковский.
– Ну гроб домой приволокли, коллективное прощание у парадного – судя по растоптанным цветам, соседи. Я о таком давно не слышал. Сейчас хоронят тихо, не соблюдая обряда трёх дней, быстро, и чтобы не заметили. Если ты не артист, конечно.
– Это мать его настояла. Прикинь, крышка гроба на лестничной клетке стояла. Я чуть не поседел, когда увидел.
– Странно всё это – задумавшись пожал плечами Ленц. – Вообще, погребальный обряд одна из основополагающих традиций общества, фундамент так сказать, ключевая религиозная практика, ритуал. Здесь отношение к потустороннему определяет общую этику общества. Я помню, когда отец умер, бабушка после сильно переживала, что мама не положила деньги в гроб. Папа даже снился бабуле с просьбой о деньгах, так что в итоге повезли её на кладбище, и она таки закапала купоно-карбованцы в могильную землю, осыпая при этом упрёками потрясённую маму.