Крещатик № 94 (2021)
Шрифт:
– А ты знаешь, начни с самоубийства и похорон.
– А ты знаешь, я сегодня думал над этим, – язвительно сказал Владимир.
– И что придумал?
– Да литературщина всё это. Хоть и происходило на самом деле. Вернее, вот сейчас и происходит.
– Литературщина? – засмеялся Ленц, – слушай, Володя, не обижайся, ты, конечно, классный рассказчик, но, – Ленц запнулся, подыскивая термин, – несколько гротескный, – продолжил он. – Это безусловный плюс, по-моему. Это подойдёт к твоему замыслу. Я вот что подумал… Хороший поступок, не вызванный состраданием – это социальная механика, навязанная обществом, общественным мнением, а это самое мнение только и может спекулировать социальными статусами. Хороший поступок при грамотном расчёте порой очень прибыльное дело. И общественное мнение награждает таких хорошистов весьма щедро. К тому же, как ты видишь, общественное мнение не призывает к состраданию. Или не видишь?
– Нет, ну это возмутительно, – нахмурился Лутковский.
– Конечно, возмутительно. Вот ты и возмущаешься.
– Я твоими голословными и наглыми утверждениями возмущён.
– Да? А сам-то ты сострадаешь
– Иди ты в задницу.
– Да я серьезно. Смерть – дело привычки. Наличие трупа порой не так расстраивает, как отсутствие сигарет. Вообще, смерть – хорошая тема для разговора. Она утверждает жизнь, – Ленц сорвал подувявшее соцветие сирени и дружелюбно бросил им в Лутковского. – Посмотри, какой восхитительный цветной праздник на кладбищах в поминальные дни. Какая жизнерадостная суета. Лица живых светятся по-особому. Это самый главный праздник жизни, и такой праздник может состояться только на кладбище. Мда, только там живой ощущает себя в полной мере живым. Это же целая мистерия с обильными возлияниями и закусками. Обрядами и традициями, которые соблюдаются и передаются поколениями. И, кстати, этот праздник один из самых любимых в народе. Радуница – название-то какое радостное, чистое, весёлое.
– У нас «гробки» это праздник называют, – хмуро ответил Володя.
– У вас вообще… мда, безобразие… но, всё же, не гробы, а в умилительно-ласкательном варианте, – Ленц весело посмотрел на Лутковского.
Лутковский отвёл взгляд от друга и посмотрел на двор. На дворе всё было по-прежнему. Пустое пространство с мёртво лежащей пылью и разбросанными в ней похоронными цветами, алеющими на асфальте пятнами грязной крови. Две женщины вышли из парадного, тихо переговариваясь. У обеих в руках были пакеты. Одна из них свернула с дороги к мусорному баку и, подойдя к нему, высыпала в миску, выставленную для котов и собак, объедки и громко позвала – «кис-кис-кис». Рыжий кот быстро подбежал к миске и, понюхав предложенное, принялся осторожно есть. Птица вспорхнула с ветки. Больше ничего. Тишина. Тяжёлое марево тупым, бездушным зноем растеклось по бетонным районам города. Казалось, даже время остановилось, вплавилось в раскалённый асфальт и больше никогда не вырвется из этого капкана.
– То-то ты весь в сомнениях, Марк.
– Что, так заметно? Это плохо. Сомнения в себе рождают у окружающих сомнения в вас, друзья мои, – сказал Ленц, обращаясь к пустым окнам многоэтажки.
– И ты моментально становишься лёгкой добычей для окружающего тебя мира, – пробормотал Лутковский.
– Что? – машинально спросил Ленц.
– Трагедия мыслящих людей.
– А? Да, может быть, – рассеянно пробормотал Марк, после чего сел на ступеньки и налил в стаканчики очередную порцию алкоголя. Не чокаясь, выпили. Ленц повесил свой стаканчик на обломанную ветку сирени.
– Сирень ломали, – сказал он.
– Да, ломают, – подтвердил Лутковский, – я тоже когда-то ломал бабуле. Она любила, хоть и ругала меня за это.
– Слушай, я тебе расскажу еще про одного знакомого, так сказать, парадоксиста. И заметь, эта история полностью правдивая, в отличие от твоих литературных занятий. В компанию твоему Алхимику в самый раз. Напои его абсолютовкой и используй.
– Любопытно.
– Очень. Итак… как начать-то, не знаю. Словом, дофилософствовался один симпатичный персонаж литературного подполья… ладно, неудачно скаламбурю – застолья – до повседневного понимания астрономов и не только их, что планета Земля, в конечном итоге, прекратит своё существование, то есть планета тоже смертна. А, следовательно, и человечество со всей животной периферией вымрет тоже. Люди и прочие животные, ладно, туда им и дорога, наверное, думал он, обгрызая грязные ногти, но то, что превратится в ничто всё, что человек создал! – всё великое, всё невообразимо ценное – великая литература, архитектура, музыка, живопись и далее всё, всё, всё… эта «новость» поразила его наповал. Причём, успокаивающие для живущего большинства сроки в миллиарды лет на него не действовали. Он, что называется, погрузился во тьму. И во тьме этой он видел скользящие по заданной орбите обломки Земли, а также обломки культурных объектов земной цивилизации. Всё человечество с его историей показалась ему бессмысленным. Даже заманчивая доктрина существования духа вне материи не вдохновляла его. Больше всего его расстраивало то, что вместе со всем миром испарится и Достоевский с Шопенгауэром, и далее Сведенборг с Даниилом Андреевым. Это выводило его из себя. При мне он открыл альбом с фотографией Венеры Милосской и едва не расплакался. Он оплакивал её – представляешь? Парень дошёл до нервного расстройства. Он, конечно, не бросался на стены, но очень изменился, поверь мне, даже физически он изменился. Я надеюсь, ты понял, что речь идёт не о банальном похудении? Я тогда часто разговаривал с ним. Все его разговоры, даже всё его молчание требовало одного – пощупать Бога. Пальцем дотронутся до него, по его выражению. Не увидеть, не ощутить, а именно дотронуться…
– Что это за Фома неверующий у тебя? – перебил Ленца Лутковский.
– Да так, из компании Сикорского и Ошева. Но это не важно. Важно, что он доходил до исступления, до религиозного исступления, а еще важнее, что всё это прошло и представь себе, безболезненно, без пеленания человека в смирительную рубашку или того хуже.
– И как, любопытно?
– Просто. Его искания обстебали симпатичные девушки.
– Вот тебе и финал.
– Вот тебе и большинство финалов таких вот искателей. Не от этих ли остроумных, острословных насмешек и бежали в пустыню пророки?
– Ну, не знаю – смутился Лутковский. – Но концовка какая-то тихая.
– Это тебе что, литература?
– Ну, не знаю…
8
Ближайшее знакомое друзьям питейное заведение находилось недалеко от дома Владимира. Это был подвальчик с непростой историей, сменивший несколько раз хозяев и целевую аудиторию.
До начала 90-х эта локация была приписана ЖЭКу для ведения хозяйственной деятельности по благоустройству территории и использовалась как подсобное помещение. Здесь хранили инвентарь, ветошь, плакаты, которые извещали граждан об очередных победах социализма, а также портреты вождей, генеральных секретарей и прочий нужный хлам. Заведовал всем этим хозяйством пожилой мужчина, которого все приписанные к ЖЭКу жильцы знали исключительно по отчеству – Ильич. Подконтрольное ему помещение Ильич украсил портретами двух тёзок – Ленина и Брежнева. Изображениями остальных руководителей он манкировал, кроме одного. Журнальная вырезка с «отцом всех времён и народов» Иосифом Джугашвили-Сталиным также украшала стену этого помещения. Изъятый в своё время из этой агитационной коллекции портрет Сталина Ильич пытался восстановить, но неудачно. Дело было так: реабилитировать культовую персону Ильич решил на портрете его обидчика волюнтариста Хрущёва, но, как говорилось выше, эта попытка окончилась полным фиаско. Пририсованные Никите Сергеевичу усы Иосифа портили имидж как упомянутых руководителей по отдельности, так и всего советского государства в целом. Разочаровавшись в живописи, Ильич скрыл своё безобразие в топке, но не успокоился. Натура этого человека требовала действия. И наконец, эта жажда реализовалась в новой доктрине. А именно – Ильич разработал инновационную схему бытия. Его философия и жизненный опыт трансформировались в некую субкультуру, которую некоторые его современники оценили по достоинству.
Идея собрать вокруг себя идеальное общество и осчастливить его, реализовалась в следующей конструкции. Ильич вошёл в контакт с людьми, которые потенциально были готовы к переменам, и собрал общину из тридцати одного пенсионера. Это число не было случайным. Это число полного месяца. Далее – каждый день в этой группе пропивалась пенсия одного из посвящённых участников. Деньги, которые оставались в неполные месяцы, аккуратно учитывались, суммировались и грандиозно пропивались в великие праздники: 7-е ноября, 1-е мая, 9-е мая, а также в новогоднюю ночь и в траурные дни поминок внезапно умершего члена группы. Выбывшие естественным образом участники концессии заменялись персонами из числа наиболее перспективных соискателей. Учитывалось всё – размер пенсии, рекомендации и характеристики действительных членов общины, а также состояние физического и психического здоровья соискателя. Особо учитывалась психологическая совместимость человека с соседями и родственниками. Словом, меры предосторожности соблюдались на должном уровне. Из всего этого делались выводы, которые обсуждались коллегиально, на ежедневных попойках. Особенно тщательно рассматривались биографии кандидатов, их жизненный путь. Предпочтение отдавалось участникам боевых действий, бывшим работникам правоохранительных органов, а также добровольцам великих строек социализма, словом, тем историческими персонажам, которым было что рассказать при застолье. Но допускались и просто хорошие люди, которые честно прожили свою жизнь, но не были отмечены чем-то выдающимся. Эти члены товарищества отличались хорошей пенсией, нереализованной удалью и умением прекрасно рассказывать анекдоты.
Конечно, на эту компанию обратили внимание и даже хотели привлечь Ильича к ответу, но у него было сильнейшее лобби, состоящие из кавалеров высших наград Советского Союза и даже одного Героя социалистического труда. Под таким прикрытием праздник мог бы продолжаться вечно. Если бы не это неумолимое и вечное «если бы».
Нет ничего вечного в нашем обозримом настоящем, кроме этого словосочетания. Если бы не ряд причин, приведших к закономерным последствиям, в результате которых, однажды…
Однажды всё рухнуло, включая Союз нерушимый.
С развалом Союза, обретением Украиной независимости и переходом на новые экономические рельсы у перспективного нежилого блока появился конкретный хозяин со своими планами и ключами. Сразу после того, как этот хозяин вступил в право собственности, он прогнал Ильича и заменил дверь. Ильич сгинул в бурях перемен. Из той же бури на свет вышли другие исторические персонажи.
Первая вывеска над шестью ступенями вниз извещала граждан, что здесь, за тяжёлой бронированной дверью появилось новое братство, а именно спортивный клуб, культивирующий строительство тела. Короткостриженые строители, одетые в спортивные костюмы и лакированные туфли, дали поэтическое название своему клубу. Они назвали его «Атлант». Подобные подвалы с самодельными тренажёрами открывались по всему пространству рухнувшей империи и имели грозную славу. Это был франчайзинг по производству пушечного мяса для криминальных войн. Конкретно этот клуб принадлежал охранной фирме «Конкретное решение» и ковал железных сотрудников сей грозной организации. Рекламный слоган под вывеской «Атлант» гласил: «Реальные цены на реальные услуги». Наверное, поэтому молодые люди, оказывающие эти услуги, называли себя реальными пацанами. Услуги клуба далеко выходили за рамки, дозволенные уголовным кодексом, из-за чего ротация в рядах пацанов была частая. Текучесть кадров была обусловлена горячим временем накопления первичного капитала. Время селекционировало нового человека, и многие из горячих сторонников конкретных решений так и не пережили этот сложный период, успев накопить первичный капитал только на подержанную иномарку, похороны и чёрный мраморный памятник в полный рост. Реальные пацаны меняли реальность, но, в конце концов, реальность изменила их. Похоронив соратников и закопав конкурентов, остепенившиеся перед ликом смерти атлеты легализировали свою разбойничью деятельность, объявив себя бизнесменами, и свободное время предпочли проводить в кафе, ресторанах и банях, совершенно забросив тренировки.