Крещатик № 95 (2022)

Альманах

Погромы в России были и раньше и после. Но Кишиневский погром стал известен во всем мире. Потому что жертвы погрома впервые были сфотографированы и фотографии появились в мировых газетах. Правительство было вынужденно принять меры, почти 300 человек пошли под суд, многих отправили в тюрьму или на каторгу.

Папа остался тогда с отцом и сестрой. А он, Давид, остался в 1938-м только с папой. Первая весточка от мамы пришла через две месяца. Она была в Германии, в женском лагере Лихтенбург. Дед вернулся через месяц из Дахау, это стоило ему всех сбережений

и магазинов. Квартиру его уже заняли, и даже семейные фотографии он не смог найти. Он постарел на сто лет и умер очень быстро, хотя папа и Давид заботились о нем как могли. Папа сразу после аншлюса забрал все свои сбережения из банка и велел маме собрать и спрятать все украшения. Он знал, что такое погром, знал, как люди теряют рассудок от вседозволенности, зависти и жадности. Он говорил, что это страшнее опиума, когда люди становятся стаей зверей и упиваются чужой бедой, как крепким вином. Благодаря папе у них первое время были деньги, они могли заплатить тем, кто давал им жилье, могли бы, наверное, даже купить визы и билеты. Папа надеялся вызволить маму, ходил ко всяким важным людям, но никакие деньги не помогли. Тогда он стал искать возможность вывезти Давида.

Уже подъезжая к школе, Давид увидел, что что-то не так. Фонари на улице не горели – похоже, весь квартал был без света. Не было света и в школе, все классы распустили.

Только огоньки курящих светились во мраке. Давид не курил, папа говорил, что духовикам курить нельзя, курение вредит дыханию. Хорошо, что у него на велосипеде был динамо-фонарь, а то как бы он смог увидеть Айну? Она растерянно озиралась, но не ушла, значит ждала его.

Давид обрадовался, подкатил к ней, надел шапку на багажник.

– Прошу в карету.

– Привет Давид. А куда мы поедем?

– Гулять! У нас три часа подаренного времени! Вместо уроков – законный прогул!

Айна уселась позади него, и он помчал по Кунгстенсгатан. Но когда он остановился перед широким проспектом, она спрыгнула с велосипеда.

– Так не годится. Ты вертишь педали, а я сижу и мерзну. Лучше пройти ногами, пока они не заледенели.

Давид посмотрел на маленькую съёжившуюся фигурку. Как же он сам не додумался, ведь уже действительно холодно.

– Извини, я не подумал. Пойдем.

Они перешли через дорогу и прошли вперед. Дальше Кунгстенсгатан превращалась в лестницу, а перед ней, с задней стороны Высшей торговой школы, стояли углом два покосившихся деревянных одноэтажных домика.

– Ой, – удивилась Айна, – я таких в городе даже не видела. Как они уцелели? В них живут?

В одном домике горели окна.

– Я сам в таком живу.

Давид поставил велосипед за поленницу.

– Пошли, – он показал на лестницу.

Они поднялись наверх и свернули направо.

– Куда мы идем? – спросила Айна. – Я здесь, наверху, никогда не была.

– Согрелась? Сейчас увидишь. Этот парк называется Обсерваторие-лунден. Не бойся, давай руку.

Айну протянула руку, Давид взял ее и почувствовал, как

сразу вспотела ладонь. Они вошли в темную аллею и почти на ощупь поднялись на холм. Здесь было светлее, стояла пара фонарей, освещая странное здание с полукруглым выступом, напоминающим алтарную часть в церкви. Завершалась здание металлическим барабаном с балкончиком по кругу.

– Это бывшая обсерватория, – объяснил Давид Айне. – Одна из самых старых в Европе. Здесь стоит телескоп, и в него видно звезды.

– Почему бывшая? Уже не смотрят?

– Студенты смотрят, наверное. Сама обсерватория переехала в новое здание, а это отдали физическому факультету.

– Откуда ты все знаешь?

– Читал. Смотри, – он показал вниз.

Там темнели крыши и сияли огни проспекта. Они пошли вниз и услышали голоса, на дорожку вышли двое мужчин, у каждого в руке был фонарь-лампион со свечкой внутри.

– Кентавр! – Айна остановилась заворожённая, когда из мрака вдруг вынырнула скульптура кентавра, освещенная лампионами. Встав на дыбы, он выгибал руками древко лука.

– Все-таки не понятно, – сказал один из «фонарщиков», – почему Художественный совет так протестовал против этой скульптуры?

– Во-первых, скульптор – женщина. Это раздражает, – ответил его спутник. – Во-вторых, если ты помнишь их формулировку: кентавр – существо, чуждое скандинавской мифологии. Грубо говоря: нечего в нашем городе ставить статую чужеродной твари.

– Позор, – возмутился первый, – что мы до сих пор не изжили этот псевдопатриотизм.

– Ну, мой дорогой, до этого нам еще скакать – не доскакать. Пока наша очаровательная Альва Мюрдаль призывает заботиться о генофонде нации, все, что не отвечает шведским стандартам, будет восприниматься в штыки.

Мужчины прошли дальше, а Айна стояла, задумчиво глядя им вслед.

– Как странно они говорили.

– Что странного? – спросил Давид.

– Чужеродная тварь. И про Мюрдаль тоже.

– Ты газеты не читаешь?

– Нет, только если в школе надо. Лучше книжку…

– А новости откуда узнаёшь?

– У меня радио есть. Там и новости, и музыка, и радиотеатр. У меня и времени нет на газеты. Три вечера школа…

– А когда нет занятий?

– Уроки делаю. Перешиваю, что надо. Иногда в кино хожу.

– А давай встретимся в день, когда занятий нет – предложил Давид. – Можно завтра. Я к шести уже свободен.

– Тогда лучше давай в четверг в шесть. А где?

– Где скажешь.

– На Нюбруплан, у часов.

– Побежали?

И, взявшись за руки, они побежали вниз с холма.

Четверг, 24 ноября

Давид уже стоял возле часов и читал газету. Было сыро, даже не дождь, а какая-то морось, окружавшая со всех сторон.

– Привет, Давид, – окликнула его Айна. Газета была не шведская, что ее удивило.

– О, привет, Айна, – обрадовался Давид. – Пойдем куда-нибудь в кафе?

– Я хочу съездить в одно место.