Крещатик № 95 (2022)
Шрифт:
Трамвай остановился, они вышли на площади.
– Мне надо идти, до среды, Давид!
– До среды, Айна.
Среда, 16 ноября
В среду Давид, наконец, смог опять поехать в школу на велосипеде. После занятий он не остался, как обычно, в музыкальном классе, а сразу помчался вниз встречать Айну. На багажник он натянул старую русскую шапку, которую штурман собирался выкидывать, – на затылке шапка была порвана, но сидеть это не мешало, наоборот, без прорехи шапка не оделась бы на багажник так ловко.
– Прошу садиться, – пригласил Давид Айну, когда она вышла.
Но
– Нет, – сказала Айна, отсмеявшись, – мы не сможем тогда разговаривать. Я не могу говорить с твоей спиной.
– Тогда садись на седло, – сказал Давид.
– Я же не достану до педалей, – удивилась Айна.
– И не надо. Я тебя повезу, – он помог Айне забраться на сиденье, взялся руками за руль.
– А мне как держаться? – чтобы дотянуться до руля, она перегнулась через его правую руку, почти легла на нее.
– Как говорил папа, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – он повел велосипед по улице, и Айна схватилась за рукав его плаща. Их головы оказалась на одном уровне.
– Давид, – она смотрела смущаясь, – расскажи мне о своем отце. Если можно.
– О папе… Можно. Только… тебе, правда, интересно? – он посмотрел на Айну и увидел ответ. – Папа родился в Кишиневе.
– Ки-ши-и-нёв, – повторила. – Я это слово знаю.
– Откуда? – удивился Давид.
– Не помню, слышала когда-то давно, еще в детстве. Может быть от деда.
– Это в России, тогда этот край назывался Бессарабия. – Он помолчал, потом продолжил, – папин отец, мой дед, был музыкантом, клезмером. Это еврейские музыканты, играющие на свадьбах, похоронах, при всяких событиях. Он играл в маленьком оркестре, который ездил по округе. А папин дед со стороны мамы, мой прадед, воевал в турецкой войне и был представлен к награде. Но медали ему не дали почему-то, и командир сам его наградил – вручил столовое серебро, очевидно, собственное. Бумагу написал специальную с сургучной печатью, что за храбрость награждается набором серебряных ложек. Эта бумага у прадеда в магазине висела, он тканями торговал. Его в городе уважали, и у него всегда было много покупателей. Они хорошо жили. А в третьем году, в 1903, в Кишиневе прошел большой погром. Папе было 9 лет… как мне в 38-м…
Давид замолчал и остановился, у него было чувство, что все в жизни повторяется. Они шли по той же улице, где и неделю назад, и также трудно было ему рассказывать. Айна как будто прочитала его мысли. Она соскочила с велосипеда и подошла поближе к Давиду.
– Мы как раз здесь шли. Ты мне рассказывал про погромы… Неделю назад. Не надо.
– Что не надо?
– Если тебе трудно рассказывать. Я не хотела…
– Знаешь, мне потом стало легче. После того, как я рассказал. Я никогда ни с кем не говорил о себе и … о своих. Я сам не все знаю, папа мне не все рассказывал, знаю только, что папин младший брат умер во время погрома, и мама заболела и умерла тоже. Папа с отцом и сестрой уехал потом в Яссы, это в Румынии, рядом с Кишиневом. На самом деле, это была когда-то одна страна, один язык. В Яссах жило много евреев, даже театр был еврейский. Папа закончил там гимназию и уехал в Вену учиться музыке. Это его спасло.
– Спасло?
– Да, во время Первой мировой войны в Яссах была страшная эпидемия тифа, папина сестра и отец умерли…
Давид посмотрел на Айну.
– Я тебя расстраиваю моими историями.
Она не ответила, только ткнулась головой в его плечо. Давиду стало жарко.
– Пойдем, что-то покажу! – воскликнул он с неожиданным энтузиазмом.
– Темно же, – удивилась Айна.
– Тут свет не нужен, – он вдруг заторопился, закинул ногу на велосипед, – садись!
Айна забралась на багажник, вцепилась руками в Давида. Улица выгибалась дугой и тянулась до площади. Он завернул за угол, квартал завершался неожиданно светлым высоким домом, похожим на дворец, но не ради дворца повез он Айну этой дорогой. Слева загудел пригородный поезд – и простучал дальше. Давид обогнул дом, доехал до следующей улицы и остановился.
– Теперь пойдем пешком, – сказал он. – Здесь двоих не вытянуть.
Они опять свернули направо, и он заметил, что Айна удивилась, когда дорога вдруг круто пошла вверх. Через пару минут они стояли на виадуке и смотрели вниз на улицу, по которой только что проехали.
– Как странно, – сказала Айна. – Мы ведь только объехали квартал.
– Да, – Давид был доволен эффектом. – За это я и полюбил Стокгольм. Он непредсказуемый. Объехал один квартал и оказался над улицей, по которой ехал. Вошел в дом на первом этаже, а когда вышел, оказался на четвертом, потому что внизу еще улица и дом начинается оттуда.
– Это как башни на Кунгсгатан?
– Да. И как Дворец спорта на Кунгсхольмене, знаешь там два высотных дома у моста?
– Видела только издали. Я никогда не была на Кунгсхольмене.
– Да ты что! За три года в Стокгольме!
– Я первое время вообще боялась выходить. Я не привыкла к большому городу, можно заблудиться. Мне нравится Стокгольм, но одной гулять…
– Страшно?
– Нет, теперь уже не страшно, но неуютно как-то.
– Мне сначала тоже было неуютно в Стокгольме. Вена очень светлый город, сияющий. Дома светлые, много фонарей. А здесь показалось мрачно, безрадостно, кирпич темный, освещения мало, – Давид обвел рукой вокруг.
Улица действительно выглядела угрюмо, особенно здесь, на уровне виадука: на темном небе силуэты домов казались совсем черными, редкие окна светились тусклым печальным светом.
– Но потом мне понравился Стокгольм, – продолжил Давид. – Он очень необычный, улицы на разных уровнях, ворота над обрывом, лифт на гору. Слушай, мы же можем пойти гулять по городу в выходной.
– У меня выходной будет только 27 ноября.
– Это очень далеко. Сегодня только 16. Я со среды до понедельника с трудом дожидаюсь. – Он засмеялся.
– Если честно, и я, – сказала Айна и тоже засмеялась.
И они опять смеялись вместе, и им было хорошо.
Давид довез Айну почти до дома. Они попрощались возле церкви Оскара и договорились, что Давид заедет за Айной в школу в пятницу.
Пятница, 18 ноября
В пятницу Айна не смогла пойти в школу. Заболел маленький. Мадам с утра сидела с ним на руках, а Айна металась между детской, кухней и прихожей, встречая и провожая врача, готовя настой для больного, кофе для врача, чай для мадам, холодное мокрое полотенце на лоб, теплые носочки на ноги. Подменяла мадам, убаюкивая плачущего ребенка. Дважды бегала в аптеку: сначала заказать, потом получить лекарство. При этом вся остальная работа по дому не отменялась. Она и думать забыла про школу, опомнилась уже после восьми вечера, когда мальчик, измучив всех, наконец заснул. Даже не стала просить разрешения позвонить, какой смысл, уроки все равно скоро закончатся. А дел еще невпроворот.