Крест и посох
Шрифт:
— Но ведь победил Мстислав, — возразил Константин. — И он не убивал своего брата.
— Потому что тот хоть и хромой, но со страху дал такого стрекача, что поди догони, — пренебрежительно хмыкнул Глеб. — Когда быстрый заяц уходит от погони, нельзя же сказать, что волк отпустил его по своей доброй воле.
— Но он его позвал назад и отдал ему Киев. Сам отдал, — не унимался узник.
— Верно, — кивнул Глеб. — Дабы тот был поближе к нему. Глядишь, и зельем черным извести удастся.
— Но ведь не извел.
— Кто сказал? А может, не вышло, хоть и пытался. Ныне тяжко доказать мое слово, но и на твое тож ни видоков, ни послухов. Да и зачем столь далече лезть? Ты поближе взгляни, — почти ласково предложил Глеб Константину. — Сыновья Всеволода два года друг на дружку зуб точили и о прошлое лето все ж таки сошлись под Липицей. Славная сеча была. И согнал твой тезка князя Юрия с Владимира. Вон аж где, в Городце поселил.
— И опять скажу — согнал, но не убил, — усмехнулся Константин.
— Не убил, — не стал перечить Глеб, но тут же вновь все переиначил по-своему: — Стало быть, вскорости его убьют, ежели только он сам ранее богу душу не отдаст. Поверь мне, брате, князь князю завсегда волк. Так было издавна, и так пребудет вовеки. Жаден человек до сладостей жизни. Делиться ими хоть с кем для него нож вострый в сердце. А княжья шапка на главе самое сладкое изо всего, что бывает. Какой уж тут брат.
— И кто же его убьет? Неужто Юрий, которому Константин жизнь подарил? — спросил узник.
— Может, и он, — кивнул, соглашаясь, Глеб. — Но если он, то зельем черным, а не в бою честном.
— Отчего ж?
— Трусоват Юрий для такого. Вот Ярослав — тот сможет как угодно. Этот настоящий волк. За власть не одному брату в глотку вцепится и уж, как Константин, в живых после победы никого не оставит.
— Но он пока молчит.
— Так одно лето и прошло всего. Куда спешить-то. Он покамест в Переяславле [69] раны зализывает, и правильно делает, — кивнул Глеб, полностью соглашаясь с разумностью нынешнего поведения Ярослава. — Я бы и сам помалкивал. Негоже волку со свежей раной на новую охоту выходить, ежели особой нужды в том нет. Но вот помяни мое слово — случится какая беда у того же Константина или Юрия, ежели тот во Владимире сядет, и Ярослав пальцем не пошевелит, дабы помощь им оказать [70] , потому как его черед следующим в стольный град ехать. И мыслю я, что быть ему во Владимире рано или поздно. — Чуть подумав, Глеб равнодушно добавил: — И дети у него такие же будут. У волков ягнята не рождаются.
69
Имеется в виду Переславль-Залесский, расположенный недалеко от Владимира. Всего же городов с таким названием на Руси того времени насчитывалось три. Помимо Рязанского и Владимирского был еще и Переяславль Южный, или Русский, близ Киева.
70
В 1238 г. так и случилось. Ни одного ратника не прислал князь Ярослав своему брату Юрию Всеволодовичу для битвы с татарами, невзирая на отчаянные просьбы о помощи, и великое Владимирское княжение навсегда перешло к Ярославу и его потомкам.
Тут Константин вспомнил, что Глеб и здесь угадал.
Действительно, согласно неопровержимым историческим данным, сын Ярослава Александр Невский кляузничал на брата, причем Неврюева рать, которую он привел на Русь, желая спихнуть того Андрея с владимирского стола, причинила стране бедствий как бы не больше, нежели Батыевы полчища. В свою очередь дети героя Ледового побоища — Андрей и Дмитрий — неоднократно водили свои дружины друг на дружку и тоже всякий раз брали себе в помощь татар.
Внуки же победителя крестоносцев вовсю поливали гнусной клеветой своих двоюродных дядьев и братьев — тверских князей и тоже потомков Ярослава [71] , из-за чего, а вовсе не из-за выгодного географического положения — от Москвы только до Оки сколько плыть надо, а Тверь сразу на Волге стоит — им и удалось одержать верх.
Ему с тоской подумалось: «Неужто Глеб во всем прав? Неужто лишь подлейший может победить в борьбе? Дудки. Ведь был же Святослав, который даже врага предупреждал: „Иду на вы“. Хотя… как раз у него никогда и не было соперников в борьбе за власть. А Владимир Мономах? — всплыло спасительное, и тут же к нему добавилось еще одно имя: — И отец его, Всеволод Ярославич. Он ведь тоже уступил двоюродному брату Изяславу».
71
Всего в Орде зарезали четырех тверских князей. Из них первых двух по навету Георгия Даниловича, а за двоих других вина на родном брате Георгия — Иване Даниловиче, по прозвищу Калита.
Однако Глеб будто читал мысли узника.
— Ты, может, скажешь про то, какой был добрый сын Ярослава Мудрого, кой княжение Киевское старшему брату отдал? Так и тут причина иная может быть — сил ратных не хватало для сечи, вот и все.
— Он сам его позвал на Русь из ляхов. И пришел Изяслав в Киев лишь с малой дружиной.
— Бывает, — понимающе кивнул Глеб. — Вон яблоню взять. Плоды все сплошь румяные, будто солнышко, а поискать — и такое же спелое с ветки сорвешь, но зеленое, будто смарагд [72] . Токмо оно одно-одинешенько, а остальные…
72
Изумруд.
— Но нынче во Владимире сидят как раз потомки зеленого яблока, — не уступал Константин.
— Сидят, — не возражал Глеб. — Стало быть, семечки его побеги хорошие дали, а на побегах тех выросли… — Он сделал многозначительную паузу и жестким, уверенным тоном закончил, как отрезал: — Сызнова румяные яблочки.
Он неспешно прошелся по темнице, провел рукой по земляной стене, зачем-то притопнул, словно проверяя прочность пола, после чего, повернувшись к Константину, вновь обнажил в улыбке белоснежные, слегка влажные, выпирающие вперед клыки.
— Думаешь, не ведаю я, почто ты память нашу родовую копать удумал да уверить меня в чем-то добром возжаждал? Мыслишь, будто и опосля услышанного сопли тут распущу, обниматься полезу, на груди твоей слезу горячую уроню? — И с упреком продолжил: — Эх ты! Раньше о том думать надо было, до Исад. Порубили бы всех дружно на пиру том, и ныне ты мед хмельной пил бы в светлице чистой за столом широким али девкой услаждался в опочивальне своей. Ожск твой опять же целый стоял бы, а не в головешках дымился, да и сам бы ты тож не в нем сиживал, а куда как повыше, в Пронске.
Он подошел поближе к Константину и присел на корточки, не спуская с узника своих глубокопосаженных маленьких змеиных глаз.
Правая рука его машинально опустилась на земляной пол, нащупала Парамоновы приспособления для пытки, выбрала из них кочергу с расплющенным концом, и Глеб, даже не поворачиваясь, молча через плечо протянул ее палачу.
Тот услужливо схватил протянутый инструмент, метнулся к жаровне и, опустив его туда, принялся энергично раздувать багряные угли, успевшие подернуться тончайшей серой пленочкой.