Крестный отец
Шрифт:
Оставшись один на один с Дианой, Нино хорошенько хлебнул для храбрости. Он изо всех сил старался выглядеть уверенно, но это плохо получалось. Нордические черты Дианы были олицетворением северной красоты, только вздернутый носик придавал им живости. Нино казалось, что он давно и хорошо знает ее. Он помнил ее одинокой и несчастной, оплакивающей гибель неверного мужа, который оставил ее с детьми-сиротами. Помнил оскорбленной, растоптанной, но восхитительно-гордой, когда Кларк Гейбл коварно воспользовался ее слабостью. Помнил охваченную любовной страстью, застывшую в руках возлюбленного. Диана Данн никогда не играла характерных ролей, она не появлялась на экране в виде простушек и проституток. У нее было амплуа героини.
Но ни в каких снах не вообразил бы себе Нино Валенти первых слов, обращенных к нему прелестной Дианой Данн.
— Таких жеребцов, как Джонни, здесь мало осталось, — сказала она. — Остальные сплошь мерины, и толку от них как с козла молока, даже если влить целую цистерну пойла в их никчемные глотки.
С этими словами она изящно взяла Нино под руку и отвела в один из укромных уголков, где толкалось меньше народу, а следовательно, некому было помешать им.
Холодная и загадочная Диана завязала светскую беседу, прощупывая новичка. Нино видел ее маленькие хитрости насквозь. Сейчас она входила в роль светской львицы, снисходящей к конюху или шоферу. На экране исполнитель его роли должен был бы сейчас дать ей понять, что чувство его безнадежно — если бы играл Спенсер Трайтон, или безумно разорвать любые преграды на пути, — тут уж нужен, конечно, Кларк Гейбл. А они болтали в уголочке, он рассказывал ей о своей жизни в Нью-Йорке, о том, как они с Джонни росли рядом, а потом вместе пели в клубе. Она умела слушать внимательно и сочувственно. Только раз, перебив его, она спросила мимоходом:
— Интересно, а как это Джонни удалось расколоть сукиного кота Уолеса, чтобы тот дал ему роль?
Но Нино уклонился от вопроса, и она не стала настаивать.
Дали сигнал начала просмотра. Показывали последнюю работу студии Джека Уолеса. Едва в зале погасили свет, Диана Данн взяла руку Нино в свою теплую ладошку и повлекла его за собой куда-то в глубь анфилад комнат, отыскав одну, совсем без окон, но уставленную множеством двухспальных кушеток. Их расстановкой, видно, занимался специалист, задавшийся целью имитировать уединенность.
Цели этой он успешно добился. В Голливуде держали профессионалов.
Рядом с кушеткой оказался столик, где чьи-то заботливые руки приготовили напитки, кувшин со льдом и кучу различных сигарет. Нино предложил Диане сигарету, щелкнул зажигалкой, осветив огоньком сосредоточенное ее лицо, и смешал коктейли. Больше они не разговаривали и вскоре погасили свет.
Нино ожидал каких-то из ряда вон выходящих ощущений. Мало ли ходит легенд о разврате, царящем за оградой кинодержавы! Но к тому, что не будет произнесено ни одного ласкового слова, ни одного теплого жеста — только яростные физические упражнения, он не был готов. В паузах он молча прихлебывал из стакана и поглядывал на огромный, будто в воздухе парящий экран, венчающий этот многоместный спальный зал. Но при этом не чувствовал ни вкуса напитков, ни удовольствия. Фильма, который крутили, тоже не видел, разумеется. Его возбуждение осознавалось странно отрешенным, ведь женщина, которая сейчас лежала с ним, все еще оставалась по ту сторону грез. В то же время было в сложившейся ситуации нечто унизительное для его мужского достоинства, и потому, когда всемирно признанная Диана Данн наконец насытилась им, он протянул ей очередную сигарету и вежливо сказал:
— Правда, приличный фильм получился?
Она молча застыла в темноте. А каких, собственно, слов ей хотелось?
Нино протянул руку к столику и набухал невесть чего из первой попавшейся бутылки. Катилось бы оно все в тартарары! Сама обошлась с ним так, будто купила за недорогую цену, а теперь претензии предъявляет. Непонятная ненависть к бабьему непотребству поднималась в нем и подступала к горлу, как тошнота.
Они молча смотрели фильм еще с четверть часа, не касаясь друг друга. Потом она сказала, приблизившись к его уху:
— Не разыгрывай меня, у меня глаз наметанный. Я тебе понравилась. Твоя доблесть с целый дом выросла.
— У меня и обычно доблести хватает, — ответил Нино, не отрываясь от бокала. — А уж как действительно заведусь, так стоило бы тебе посмотреть.
Она хихикнула с нескрываемым интересом, но больше не проявляла активности.
Наконец, фильм закончился и зажгли верхний свет. Нино огляделся вокруг, осознавая, что происходило под покровом темноты. Как ни странно, до этого он даже не слышал соседей. А теперь видел женщин, томно поправляющих прически, с глазами загнанных скачками кобылиц, взмыленных от быстрой езды. Участники действа один за другими разбредались из просторного зала с погасшим киноэкраном. Диана Данн демонстративно покинула его, присоединившись к пожилому очень известному артисту, выходившему вместе со своим юным партнером. — Нино с изумлением понял, что гомосексуалисты здесь тоже чувствуют себя принятыми. Хорошо, что стакан его не пустовал, иначе мозги бы свихнулись набекрень от происходящего. Он налил себе еще.
Джонни Фонтейн разыскал его не без труда.
— Ну, как тебе, старичок, этот кинобардачок? — посмеиваясь, спросил Джонни.
Нино ухмыльнулся в ответ:
— Такого без разгона не придумаешь. Вернусь домой — расскажу всем, как Диана Данн меня поимела.
Джонни расхохотался в голос:
— О, она чрезвычайно изобретательна. Еще кое-чему и тебя научит. У себя дома она раскованнее. Пригласила к себе домой или на чем вы порешили?
Нино сказал задумчиво:
— Да нет, я засмотрелся на экран. Фильм-то вроде приличный получился.
Улыбка сползла с лица Джонни:
— Послушай, тут шутки плохи. Эти дамочки здесь заправляют всем на свете. Нельзя ссориться с Дианой Данн. Тоже мне чистоплюй! За такими уродинами таскался, что во сне увидишь — не проснешься, а здесь капризничаешь.
Нино пьяно взмахнул рукой с полным бокалом и громогласно заявил:
— Те-то уродины, а эти — нелюди.
Диана Данн обернулась на звук его голоса. Джонни немедленно послал ей обольстительнейшую из улыбок и приветливо помахал бокалом, будто пил в ее честь.
— Ну, ты дуболом деревенский, — тихонько сказал он Нино.
— Да какой уж есть, — подтвердил Нино, нарочито строя пьяные рожи.
Джонни прекрасно понял, что Нино не столько пьян, сколько притворяется, потому что с пьяного взятки гладки, и наговорить в таком виде можно куда больше, чем дозволено трезвому. Он прижал к себе Нино и грубовато пошутил:
— Хитрый, мошенник, подписал контракт на год и знаешь, что он железный. Куда мне теперь деваться? Уволить-то я тебя не могу.
— Ты не можешь меня уволить? — тем же пьяным голосом спросил Нино, лукаво посмотрев в глаза другу.
— Не могу, — ответил Джонни.
— Тогда клал я на тебя с прибором, — выразительно сказал Нино.
Джонни от неожиданности остолбенел, потом немедленно озверел. Нино наблюдал за ним с беззаботной улыбкой. Но последние годы все-таки многому научили Джонни Фонтейна, а падение с вершин славы сделало его более чутким. Во всяком случае, он смог поставить себя на место Нино и понять, почему его бывший товарищ по детским забавам и юношеским устремлениям не пытался до сих пор ухватить за хвост жар-птицу удачи, а наоборот, собственными руками сразу же уничтожал возникший шанс сделать карьеру. Не в характере Нино было платить компромиссами за улыбки фортуны, и все попытки Джонни направить его по накатанному пути встречали со стороны Нино только отчаянное сопротивление. Джонни ухватил друга за рукав и поволок на воздух. Нино едва держался на ногах. Джонни приговаривал утешительно: