Крестный отец
Шрифт:
Раз вечером, на западной стороне Центрального парка, он выскочил из патрульной машины, чтобы разобраться с шестеркой шалопаев в шелковых черных пиджаках. Его напарник, зная Нери, не захотел ввязываться и остался сидеть за баранкой. Шестеро ребят, все лет под двадцать, останавливали прохожих, выпрашивая у них закурить — с угрозой в голосе, как свойственно их возрасту, а впрочем, не причиняя никому телесных повреждений. Девушек, проходящих мимо, приветствовали непристойными жестами с намеком на «французский» способ любви.
Нери выстроил шпану вдоль каменной стенки, отделяющей Центральный парк от Восьмой
К первому в черном шелковом пиджаке Нери обратился с вопросом:
— Как звать?
Юнец пробормотал ирландскую фамилию. Нери бросил ему:
— Вон с улицы! Попадешься еще раз на глаза, изувечу. — Он взмахнул фонарем, указывая вдаль, и парень торопливо зашагал прочь. Тем же порядком Нери объяснился со вторым и третьим. И отпустил их. Но четвертый назвал итальянскую фамилию, сопроводив свой ответ заискивающей улыбочкой и как бы заявляя права на некую общность с Нери. Итальянское происхождение Нери угадывалось безошибочно. На этом четвертом Нери остановил на миг свой взгляд и спросил, хоть это было и без того очевидно:
— Ты итальянец, что ли?
Мальчишка, почувствовав себя уверенней, продолжал скалить зубы. И тут Нери со страшной силой хватил его фонариком по лбу. Паренек рухнул на колени. Из рассеченного лба хлынула кровь, заливая ему лицо. Рана, впрочем, была лишь поверхностная.
— Щенок паршивый, — грозно проговорил Нери. — Ты же всех итальянцев позоришь. Мараешь наше доброе имя. Вставай давай. — Он пнул юнца в бок, не слишком сильно, но чувствительно. — Вали домой и кончай ошиваться на улице. И чтоб я больше не видел тебя в этом пиджаке. В больницу загремишь. Ну, пшел домой. Скажи спасибо, что не я твой отец.
Возиться с двумя последними Нери счел излишним. Дал каждому под зад ногой и крикнул вслед, чтобы носу не показывали из дому в этот вечер.
Проделывалось все это при подобных столкновениях с таким проворством и ловкостью, что никто не успевал вмешаться, он никогда не собирал толпы. Молниеносно делал свое дело, захлопывал за собой дверцу патрульной машины — и его напарник нажимал на газ. Бывало, конечно, что нарушитель попадался норовистый — пытался оказать сопротивление или даже хватался за нож. Такому можно было лишь посочувствовать. Нери мгновенно, с сосредоточенной жестокостью, избивал его в кровь и швырял в патрульную машину. Его сажали под арест и предъявляли обвинение в нападении на представителя власти. Чаще, правда, приходилось сначала ждать, пока нарушителя порядка выпишут из больницы.
Со временем Нери перевели на участок, где находится здание Организации Объединенных Наций, — за то главным образом, что он не выказывал должного уважения сержанту своего участка. Сотрудники ООН, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, загромождали, в нарушение установленных полицией правил, все близлежащие улицы своими лимузинами. Нери жаловался начальству, но ему велели смотреть на это безобразие сквозь пальцы и не поднимать волну. Однажды вечером из-за поставленных как попало машин целая улица сделалась непроезжей. После полуночи Нери достал из патрульной машины свой увесистый карманный фонарь и, вооружась им, двинулся по улице, круша направо и налево лобовые стекла. На починку лобового стекла, будь ты хоть самый высокопоставленный дипломат, уйдет никак не меньше нескольких дней. В полицейский участок хлынули жалобы и требования защитить владельцев автомашин от подобных актов вандализма. Еще неделю разлетались вдребезги лобовые стекла, пока в участке мало-помалу не докопались до истины. Альберта Нери перевели в Гарлем.
Вскоре после этого, в воскресный день, Нери отправился с женой в гости к своей вдовой сестре, живущей в Бруклине. По отношению к сестре Альберт Нери обнаруживал ту неистовую привязанность и готовность заступиться, какая всегда отличает сицилийца, неукоснительно навещал ее по крайней мере раз в два месяца, чтобы удостовериться, что у нее все в порядке. Она была намного его старше, уже и сыну ее исполнилось двадцать лет. Этот самый сыночек, Томас, без отца отбился от рук, и с ним приходилось трудно. Он уже попадал в незначительные переделки, втягивался понемногу в беспутную жизнь. Нери пришлось однажды пустить в ход свои связи в полиции, чтобы племянника не привлекли за воровство. Он сдержался тогда, не дал воли своему негодованию, только предупредил:
— Томми, если моя сестра будет плакать по твоей милости, я сам возьмусь за твое исправление.
Слова эти, строго говоря, не заключали в себе угрозы — всего лишь дружелюбно-родственное предостережение. Но Томми, хотя и слыл самым крутым в этом крутом бруклинском районе, все же струхнул, услышав их от своего дяди Аля.
В тот раз, о котором идет речь, Томми накануне, в субботу, заявился домой очень поздно и теперь отсыпался в своей комнате. Мать пошла его будить, говоря, что пора вставать и одеваться, — к воскресному обеду приехал дядя с женой. Сквозь полуоткрытую дверь донесся раздраженный ответ:
— А мне начхать! Не видишь, я сплю? — И хозяйка вернулась на кухню с виноватой улыбкой.
Пришлось обедать без него. Нери спросил у сестры, не слишком ли распоясался Томми, но она покачала головой.
Нери с женой собирались уходить, когда Томми наконец соизволил встать с постели. Процедил им сквозь зубы: «Здрасьте», и проследовал на кухню. Оттуда, спустя немного, он гаркнул матери:
— Эй, мам, пожевать мне сварганишь чего-нибудь? — Но это была не просьба. Это было барское требование балованного дитяти.
Мать тотчас сорвалась на крик:
— Хочешь есть — вставай, когда обед на столе! Отдельно я для тебя готовить не стану.
Такого рода безобразные стычки могут случиться в каждой семье, дело житейское, но Томми, слегка еще одурелый со сна, допустил промашку.
— Да подавись, карга чертова, схожу поем в закусочной. — И в тот же миг пожалел о сказанном.
Дядя Аль кинулся на него, точно кот на мышонка. И не только из-за этого конкретного хамства, допущенного в обращении с его сестрой, — стало ясно, что наедине племянник часто позволяет себе разговаривать с матерью в подобном тоне. В присутствии ее брата он никогда еще не отваживался употреблять такие выражения. Сегодня же — слегка забылся. На свою беду.