Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
После охоты состоялся ужин в охотничьем доме, увешанном охотничьими трофеями. Воротников подарил Раулю заранее приготовленные оленьи рога на память об охоте в Красном лесу. На следующий после охоты день Р. Кастро в крайкоме рассказал членам бюро о проблемах Латинской Америки, колоссальных долгах всех стран континента, сравнивая с положением социалистической Кубы и ее небольшой задолженностью. Ни словом не обмовлвившись о бескорыстной советской помощи. Виталий Иванович описывал Кубань, не касаясь обнажившихся острых социальных проблем. Он больше говорил о благополучии в благодатном крае и его богатствах. Все больше становилось
Вскоре и вовсе поползли слухи о его переводе в Москву. Все прояснилось, находило объяснение. Краснодар, хотя и «маленький Париж», но не Гавана и Москва.
Тем не менее общественность края отмечала в начинаниях и поведении Виталия Ивановича положительные моменты, как человека не связанного путами с местными кадрами, а поэтому независимого в своих действиях. Про
веденные им пленумы крайкома, его позиция, хотя и не совсем определенная, получили резонанс в крае. Однако те, кто возлагал на него большие надежды, разочаровались, с недоумением встретили его отъезд в Москву, так же как далеко не всем был понятен и его приезд. Стоило ли приезжать на год? Григорий Васильевич Романов, улетая после отдыха из Сочи в Ленинград, узнав о новом назначении Воротникова, с присущей ему прямотой сказал: «Это ему не на Кубе штаны протирать, тут надо работать».
35
…От всех переживаний и возникших осложнений на работе в тресте Гришанов почувствовал себя уставшим, нездоровым. Врачи настоятельно рекомендовали ему сменить место работы, а начальство предлагало переехать даже в Москву на перспективную должность в министерство, как хорошему специалисту.
Геннадий Иванович отказался. Он не мог уехать из-за Ольги. Не мог представить себе расставание с ней.
Между тем тяжелый недуг прогрессировал и надолго вывел его из строя. Он вынужден был оставить на время работу. Это нисколько не помогло ему, а наоборот нарушило устоявшийся за десятилетия жизненный ритм, что неизбежно усугубило его состояние.
Почувствовав себя не у дел, — навалилось тягостное состояние, с которым он безуспешно боролся.
Нарушился и союз с Ольгой, в который он так верил. В ней единственной он видел поддержку в свалившейся на него болезни, приковавшей к койке.
В больнице Г еннадий Иванович отпустил усы, разлетавшиеся острыми стрелками на кончиках, что его старило, но придавало лицу аристократический вид. В его осанке, несмотря на болезнь, в его манере держать себя, говорить спокойно и уверенно чувствовалось что-то благородное, незаурядное.
Ольга этого не особенно-то замечала, но успокаивала его, жалела, как могла, повторяя: «Все будет хорошо. Ничего не изменилось…». Но эти слова раздражали его, в них он не находил той искренности, в которую он глубоко верил, которую ранее читал в письме, присланном ему в санаторий:
«…Ты как всегда прав, мой!.. Мне следует писать тебе
чаще, как только появляется возможность. А возможность, когда я совершенно одна. Это не всегда бывает, но так же редко выпадает мне счастье видеть тебя, говорить с тобою.
И жизнь моя — от встречи до встречи. А между ними столько пережитого, не высказанного…
Я счастлива, что ты позволяешь мне писать. Так так слушаешь меня,
Мне так хочется быть рядом с тобою, помочь тебе во всем, в твоих замыслах. Я молю бога, чтобы он помог сбыться моим мечтам. А чем я тебе помогаю?..».
Геннадий Иванович на минуту оторвался и не соглашался с ней в ее рассуждениях о помощи. Ее помощь он чувствовал, видел в том, что она помогает ему жить, что она окружил его таким нежным вниманием, которое под силу только очень любящей женщине. И он ей был безмерно благодарен, веря в ее искреннее чувство к нему.
«…Как жаль, что всегда надо уходить, смотреть на часы, считать оставшиеся мгновенья. Но пока я рядом, я чувствую твое плечо, а «критическое время» приближается… Я ухожу.
И еще. Прошло так много времени с того вечера, а помнятся мне мельчайшие подробности его — не боюсь сказать, как жадно я на тебя набросилась и встретила отку- да-то свалившегося, не иначе как с неба, от бога, твою взаимность. Мне кажется, что нет большего счастья со- пережить эти мгновения. И вот сожаление… Горькое сожаление — как малы эти мгновения, как мало я с тобою. Мои раздумья о тебе часто кончаются слезами. Знаешь, я была бы даже благодарна за то, что ты позволяешь мне думать о тебе. Я не могу не думать с горечью, тревогой, что мы с тобою счастливы и несчастливы…».
Далее шли как будто бы навеянные грустью размышления Ольги о том, какая несправедливая судьба выпала на их долю и тревожные для него намеки.
Прочитав письмо, Геннадий Иванович позвонил Ольге и пожелал встретиться, как только вернется из санатория. Он не мог откладывать разговор, который напрашивался после строк полных отчаяния. Ему не терпелось убедить
ся — осталась ли она той же Ольгой, какой он ее знал, или же она не могла выдержать паузу и какая-то сила толкала ее, как чеховскую Софью Петровну, к другому.
Встретиться сразу не удалось. После возвращения из санатория он простудился и надолго снова оказался прикованным к постели, сначала дома, а потом в больнице. Лечили его упорно от гриппа, а у него оказалось довольно серьезное воспаление легких. Всю весну он провалялся в больничной палате. Поговаривали и об операции. Поправлялся он медленно. Похудел, осунулся, постарел, но Ольгу ни на минуту не забывал.
Наступило жаркое лето, изредка шумели проливные дожди, после которых парило как в бане от неостывавшего даже по ночам асфальта.
Геннадий Иванович снова напомнил Ольге о себе, на встрече не настаивал, приходя к выводу, что такой он ей не нужен. В трубке он услышал знакомый бодрый голосок, нисколько не озабоченный тем, что они давно не виделись и она была в неведении о его здоровье. Ольга даже не обмолвилась об этом, что не могло его не насторожить, но вместе с этим после долгих размышлений другого он от нее и не ожидал. Его подводили засевшие. в голове идеалы прошлого. А Ольга была совершенно из другого мира. Она ссылалась на то, что занята какой-то срочной работой и не стремилась, как это было раньше, бросить все и бежать к нему, чтобы увидеть его во что бы то ни стало, напоминая ему каждый раз: