Крик ночи
Шрифт:
— Как, ты уже здесь? — спросил он, наклонясь, чтобы поцеловать ее волосы. — Знаешь, совсем не хочется есть…
Мэри опасливо посмотрела на мужа.
— Но ты же не болен? — спросила она.
Он задумчиво улыбнулся.
— Да нет, я не болен.
— Швейцар рассказал мне, — начала она, — что в Танжере — тиф. Может, нам лучше уехать? Я могу быстро упаковать чемоданы, и мы еще успеем на пароход.
Он, смеясь, покачал головой.
— Не беспокойся, это ведь не причина для отъезда!
— Но я не хочу, чтобы ты здесь заболел. Мы можем перебраться
— Но я тебя уверяю, что…
Гринби вдруг осекся.
— Ты говоришь, в Танжере тиф? — переспросил он, — да, конечно, это опасно, — он озабоченно взглянул на нее, — пожалуй, будет лучше, если мы уедем. Не стоит идти на такой риск! Я себе никогда не прощу, если ты заболеешь…
Она расхохоталась. Почувствовав комизм положения, он тоже рассмеялся.
— Знаешь, я думаю, что всюду на свете есть тиф!
…Гринби быстро сортировал письма, лежавшие на столе возле его тарелки. На одном из конвертов он узнал почерк Гольта и вскрыл его.
— Ну, что там нового? — поинтересовалась Мэри.
— Ничего особенного, — ответил Гринби, — разве только, что рассудочный и неромантичный Гольт сообщает, что Хельдер умер от горя…
Он встал, отодвинул стул и задумчиво посмотрел на желтый берег.
— Он был преступником, — медленно произнес Гринби, — но кто знает, на что способен человек, попавший под дурное влияние? Я могу многое понять… Да, по-моему, подделка денег не была его самым тяжким преступлением…
— Больше ни от кого нет писем? — спросила она, когда он снова углубился в чтение.
Гринби отложил письмо, которое только что читал, улыбаясь.
— Удивительно! — сказал он, — каждый всегда счастлив на свой лад. И каждый, почти каждый, не понимает, как можно быть счастливым по-другому. На иной лад…
Мэри быстро взглянула на мужа и опустила глаза.
— А ты теперь счастлив?
— О, да, — воскликнул он, — я действительно счастлив!
Он произнес это так горячо, что она почувствовала некоторую неуверенность в его тоне.
— Ты так счастлив, как хотел бы? — Она играла с огнем и знала это, но все же не могла промолчать.
— Я даже счастливее, чем когда-либо мог мечтать!
Он встал и серьезно смотрел на нее.
— Но ты бледна. Ты плохо себя чувствуешь?
Мэри улыбнулась.
— Меня волнует будущее. Меня мучает совесть. Я чувствую, что в некотором смысле стою между тобой и твоим счастьем…
— Ты мое счастье, — тихо сказал он.
Его слова звучали просто и искренне. Чувствовалось, что они идут из самой глубины его души.
Мэри покраснела, и, чтобы скрыть смущение, взяла в руки чашку.
— Возможно, когда-нибудь ты тоже почувствуешь любовь. Ради этого стоит жить…
— Но представь себе, — торопливо прервала мужа Мэри, — а если это никогда не придет, то стоит ли так рисковать?..
— Если это и не будет большой любовью, все-таки это может стать чем-то не менее драгоценным в жизни…
Она сидела, опустив глаза и молча играя чашкой.
— Если мы все-таки когда-нибудь поймем, что… это и есть то истинное, то…
Он наклонил голову.
— Если между нами… будет так, как это должно быть… если бы мы… друг друга полюбили горячо, от всей души, тогда бы устроили еще одну такую же поездку… Вдали от людей, от света, только вдвоем, ты и я…
Она лихорадочно сжимала чашку.
— Это очень заманчиво, — тихо ответила она, — пережить еще раз это чудесное путешествие… Пожалуй, я хочу еще немного обождать, прежде чем вернуться в Англию, вернуться к прежнему…
Чашка упала на мраморный пол и разбилась на сотни мелких осколков. Мэри вскочила со стула. Ее щеки пылали.
— Но я не хочу ждать! — воскликнула она. — Ведь мы любим друг друга!
…Ровно через шесть месяцев после всех этих событий в буйном отделении больницы для умалишенных в Демпшире Моника Руа избила вошедшего к ней доктора и, воспользовавшись открытой дверью, бежала…
Об этом происшествии администрация больницы сообщила в полицию, но поиски умалишенной не дали результатов. Прошло время, и об этом случае забыли.
Между тем в старом Брегхэме, на самой окраине, в маленькой комнатушке почтенной миссис Грей, лежала в бреду молодая черноволосая женщина. Она металась по узкой постели и поминутно повторяла: «Комшток, мой милый мальчик! Комшток… Комшток…»
Какой-то досужий репортер, проходя по этому бедному кварталу, узнал о неизвестной женщине, которую приютила добросердечная миссис Грей. Он побывал у больной и поместил в своей газете маленькую заметку, набранную петитом. Этого было достаточно для того, чтобы Гринби забыл о недопитом кофе и погрузился в воспоминания студенческих лет. Он вспомнил маленькую комнатку, которую занимал вместе с Виллэ, вспомнил злополучный «Клуб преступников» и… шестнадцатилетнюю девочку-кельнершу из «Кафе Варваров». Она называла его «Комшток»… С тех пор это имя вызывало у него череду забытых образов. Они были по-своему счастливы, но когда Гринби окончил университет, они расстались и с тех пор никогда не виделись…
Гринби вздрогнул и поднял глаза. На него испуганно смотрела Мэри.
— Что с тобой, мой друг? — взволнованно спросила она.
— Послушай, Мэри, — сказал он тихо. — Я должен поведать тебе одну маленькую тайну из далекого прошлого. Когда я был студентом…
— У тебя была маленькая интрижка, — бойко закончила жена.
Гринби смутился. Ему показалось странным, что Мэри догадалась обо всем.
Между тем она продолжала:
— Я не хотела волновать тебя, но видишь ли, дело в том, что когда я ждала тебя из тюрьмы, то стала получать изредка какие-то таинственные анонимные письма, написанные бессвязно, но достаточно ясно, чтобы понять: их писала женщина, неравнодушная к тебе. Потом я несколько раз слышала душераздирающий крик. Когда я испуганно оборачивалась, то всегда видела убегавшую женщину. Так оно было и той ночью, когда я впервые осталась в твоем доме. Как она проникла туда, не знаю…