Крики солнца
Шрифт:
Что-то внутри неё дрогнуло от тепла, нагрелось и растаяло. Но Чезаре замолчал, поэтому блаженство быстро сошло на нет.
– А дальше?
– разочарованно спросила она, самой себе напоминая ребёнка, у которого отобрали мороженое.
Точнее - gelato, конечно же.
– Дальше не помню, - он виновато засмеялся.
– Прости.
– Вы наизусть учили "Божественную Комедию"?
– Только первые несколько терцин. В школе. И я почти ничего не помню, к сожалению.
"К сожалению", однако, звучало не совсем искренне, а улыбка его была вкрадчивой, как у Чеширского Кота. Она сказала себе,
– Я дважды читала её, - она вздохнула. Не очень здорово, когда единственный повод для хвастовства в твоей жизни - количество прочитанных книг. С другой стороны, ныть об этом вслух жалко и бессмысленно.
– Мне очень нравилось. Это так... величественно и схоластично.
– Средневеково, - подсказал Чезаре.
– Ты любишь Средневековье, да?
– Безумно, - застенчиво призналась она. Они уже успели обсудить Умберто Эко и его двойственный статус в современной культуре. Чезаре был из лагеря тех, кто "не читал, но осуждает" - за игры с историей, литературой и ценностями. Ей мешала с ним согласиться порочная этическая относительность. Проще говоря, Эко нравился ей не меньше, чем Данте.
– Эта атмосфера и... Системность. Всё как в кристалле, весь мир до Бога. Всё видно и по полочкам, но так сложно устроено. Это здорово. Рассудочно и в то же время... По-детски.
Она думала о бестиариях, о травниках, об алхимических руководствах и сборниках легенд, которых именно в Средневековье и именно в Европе было создано великое множество. О картах с неизвестными землями - там, где, по слухам и домыслам, живут кентавры и сатиры, ползают василиски, сражаются за изумруды люди с собачьими головами, а смола ядовитого древа анчар отравляет всё в округе. Почему тогда? Может, люди были честнее и наивнее - или просто больше верили в чудо?
Ей казалось, что и сама она очутилась в такой же Terra Incognita. В стране чудес с обнулёнными законами логики. В небывальщине.
И близость Чезаре усиливала это чувство.
– Да... Да, я не думал об этом, но, наверное, ты права, - серьёзно сказал он. Какая-то рыжая девушка с пирсингом в носу помахала ему, пробегая мимо, и он поднял руку в ответ - в рваном неаполитанском приветствии.
– Данте великий поэт, но здесь его не знают.
– Не знают?
– Нет. Только общие места. Здесь ужасно необразованные люди, - он сокрушённо поморщился.
– Вот в России все знают Пушкина.
Да уж... С. говорил о Пушкине с неизменным восхищением (ещё бы - написав о нём пару десятков статей) и как-то по-домашнему, словно о любимом пледе. Присаживался в своё кресло на кафедре, складывал домиком тонкие пальцы и усмехался: "Да, занятно было бы прогуляться с таким человеком, как Александр Сергеевич. Вот знаете, просто так прогуляться... По-приятельски. С Достоевским страшно, с Толстым - не по себе, с Чеховым не хотелось бы, а вот с ним... Занятно, занятно".
Занятно было его универсальным словом для выражения положительной оценки. Занятным могло стать всё - от книги или фильма до сорта сыра или человеческого характера, - но так же легко и утратить эту занятность.
У неё сжалось сердце.
– У нас тоже мало кто хорошо знает Пушкина.
В лавочке неподалёку от площади продавали
Они с Чезаре бродили уже третий час - а может, четвёртый: счёт времени пресёкся. Вика, испытующе щуря глаза, допытывалась, где она пропадает каждый вечер. "А тот парень, который с тобой сегодня поздоровался в кампусе?
– небрежно припечатала более проницательная Нарине. В тот момент она заплетала косу, слушая что-то готическое, и якобы хранила полную индифферентность к их разговору.
– Вы с ним потом пропали куда-то". "Парень?!
– Вика так подпрыгнула на стуле, что чуть не опрокинула его. По комнате заметались мерцающие огоньки журналистской алчности.
– А я даже не видела! Высокий? Из Неаполя? А как зовут?"
Достаточно. Из Неаполя. Чезаре. Ничего сверхъестественного, у них просто взаимное обучение.
Что-то типа педагогической практики? Да, типа того.
Теперь, когда ей вспоминался вопрос о педпрактике, почему-то хотелось нервно смеяться.
– Недавно я прочитал "Капитанскую дочь", - по-русски сказал Чезаре.
– Чудесная книга.
– "Дочку", - машинально поправила она, провожая взглядом парня, с отрешённым лицом катившего на светящемся самокате. В полумраке и толкотне толпы казалось, что он просто плывёт по воздуху.
– "Капитанскую дочку". Да, я тоже люблю её.
Другие вещи Пушкина - "Маленькие трагедии", например, или "Евгений Онегин" (читая впервые, жалела Ленского: по какому небесному сценарию поэта всегда убивают?..) - нравились ей куда больше, но она решила не усложнять Чезаре жизнь.
– Главный герой - настоящий мужчина. Военный, - Чезаре вздохнул.
– Не то что мы здесь. Это впечатляет.
"Богатыри - не мы". Думая об офицерских погонах Т., она невольно засомневалась: так ли уж прекрасен этот восторг перед русской армией?..
– Необязательно быть военным, чтобы быть настоящим мужчиной.
– Да, правда. Но он взял на себя долг и исполнял его. Защищал свою честь и жизнь любимой, свою страну, - голос Чезаре смягчился.
– По-моему, это правильно.
Облака в небе были похожи на фрагменты витража: розовые, жёлтые, зеленоватые. Никогда до Неаполя она не видела таких пёстрых закатов. И не слышала, чтобы такие вещи говорились всерьёз и искренне.
А если он искренне - то откуда он вообще взялся здесь? Из другого мира?
– И ещё мне понравился Пугачёв, - продолжал Чезаре.
– Бунтовщик, но такой... человечный, не как обычно пишут исторических персонажей. И совсем не сволочь.
Чтобы не расхохотаться, она прикусила губу.
– Ты знаешь слово сволочь? Только не говори, что специально учил русские ругательства.
– Только не говори, что ты не учишь итальянские, - парировал Чезаре. Она делано возмутилась:
– Ещё чего! Ты сам меня назвал интеллигентной. Нисколько не интересуюсь такими глупостями.
– И правильно, - Чезаре кивнул, а потом наклонился к её уху и прошептал, обдавая жарким дыханием: - Потому что надо учить не итальянские, а неаполитанские. Они выразительнее.