Крики солнца
Шрифт:
– Тебе её подарили?
Ей не хотелось пока углубляться в тему сказок: придётся ведь тогда каяться и в фэнтези (а Чезаре не похож на человека, который в детстве прятал под подушкой "Властелина Колец" и мастерил самодельные луки), и в своих потугах на творчество - а это всё-таки слишком личное. Они же видятся второй раз. Просто смешно.
– Да, мама принесла с работы.
– Твоя мама библиотекарь?
– Нет, - он не напрягся, как напрягались многие её знакомые мужского пола при вопросе о матери, но и не пустился в подробные рассказы.
–
– У тебя большая семья?
– Не очень. Мать, отчим и два брата, - Чезаре вздохнул.
– Старших.
Именно как в сказках, подумала она, но не стала это озвучивать.
По её просьбе Чезаре вкратце поведал о себе - на осторожном, "для чужих", варианте итальянского. Получалось нечто спокойно-сдержанное, но чреватое внутренними бурями. Как весь он.
– А почему ты до сих пор учишься?
– осмелилась спросить она: по её подсчётам выходило, что Чезаре старше всех своих однокурсников.
– Если не секрет.
Реакция походила на вчерашний случай. Чезаре потемнел лицом, но (она чувствовала) не отталкивая её, как сделал бы Т. Просто оставаясь наедине с каким-то скелетом из пыльного внутреннего шкафа. Итальянского шкафа, конечно же.
– Не секрет, просто были проблемы дома. Полгода я там не жил и не учился в университете, потому что работал, - объяснил он на подчёркнуто правильном русском.
– Так что взял дополнительный год.
Тон Чезаре, в принципе, располагал к дальнейшим расспросам, но она на них не отважилась. За скупым и бессодержательным словом "проблемы" угадывалась боль. А она всегда чуяла боль: натаскалась на неё, точно гончая.
– Теперь твоя очередь, - объявил Чезаре, переходя на итальянский. Она поймала себя на том, что ей всё приятнее его слушать; было неловко думать об этом. Неловко думать вот так о ком бы то ни было, даже в теории. Ей.
– Расскажи о себе.
Она замялась.
– Хм. Это обязательно?
– Нет, но я хочу послушать.
– У меня нет ничего интересного.
– Трудно поверить, - он осторожно приобнял её за плечи.
– Ты дрожишь. Холодно?
Она высвободилась, хоть и без особого желания.
– Ничего страшного. Просто ветер.
– Может, caffХ? Или перекусить?
– Нет-нет!
– она постаралась подавить ком в горле и приступ паники.
– Спасибо, всё в порядке. Я не голодна.
Чезаре одарил её крайне скептичным взглядом, но не стал возражать.
– Ну, так что там скучного и неинтересного?.. Внимание, дамы и господа!
– гнусаво провозгласил он, изображая, видимо, рупор. Парень и девушка у спуска к воде хором вздрогнули и прекратили целоваться, услышав этот славяноязычный призыв.
– Слово предоставляется гражданке России, магистру филологии, знатоку иностранных языков...
– (он не отреагировал на её раздосадованное шипение), - ...которая обожает Италию, хотя обожать тут можно только еду и архитектуру, и только иногда ошибается в артиклях...
– Что мне сделать, чтобы ты закончил?
– спокойно осведомилась она: как минимум каждый третий прохожий на них оборачивался, а её разбирал
– Начать рассказывать о себе. Я не закончу, пока ты не начнёшь, - с интонацией ласкового палача сказал Чезаре и набрал в грудь воздуха. Она завела руку за спину, притворяясь, что намерена дать ему особый полиглотский подзатыльник, а он вдруг перехватил её запястье. Не больно, но крепко.
Почему-то это смутило: в голову полезли все слухи о репутации неаполитанских парней, о темпераменте итальянцев в целом, о славе Калиостро и Казановы... С другой стороны, странно опасаться рядом с Чезаре, таким добропорядочным на вид. Она чуть отстранилась и стала рассказывать.
Чернота волн и неба сгущалась, в воздухе плыл запах соли; какой-то мужчина с фотокамерой и седой прядью в чёлке курил, окаймляя взглядом залив, и казался живым мертвецом в призрачном свете отелей. Чезаре шёл и слушал её молча; шаги его были чёткими, как у военного, и входили в противоречие с очевидно дорогой обувью. Она отстранённо подумала, что профиль у него будто бы ещё породистее и строже, чем был вчера, - а потом, уже не отстранённо, испугалась от того, как быстро эта породистость расплывается...
– Cos'Х successo?!
– Чезаре остановился, и они едва не налетели на очередную целующуюся парочку. Lungomare здесь делала плавный поворот - по берегу вдали теперь тянулись сады и мягко сияющие виллы.
Она провела рукой по щеке. Пальцы были мокрыми.
Как можно расплакаться, не заметив?.. Идиотизм.
И ведь не сказала ничего из главного, страшного - ничего о Т., ничего о диагнозе, ничего о скандалах дома, почти ничего об аварии в ноябре. Бормотала какую-то суетную ерунду, а теперь рыдает, будто на исповеди.
"Умом Россию не понять - в Россию можно только верить". Вот и мучайся, гадай, если так любишь нашу бесовщину, - с обречённой мстительностью пожелала она Чезаре.
– Ничего-ничего. Прости. Ветер сильный.
Он смотрел на неё внимательно и тревожно. Пожалуй, слишком внимательно и тревожно; ещё и без жалости. Убийственное сочетание. Так не бывает.
– А сейчас хочешь caffХ?
На этот раз она согласилась. Впервые пила настоящий итальянский эспрессо - короткий, обжигающий горечью; глушила горечь водой и грелась. Чезаре с красивой аккуратностью держал чашечку и всё так же участливо смотрел на неё. Деньги за кофе принял, но только после долгого и методичного убеждения.
Когда они возвращались вдоль набережной, она заметила, что мужчины с седой прядью и камерой уже не было на берегу.
Ночь третья
– Piazza Dante, - представил Чезаре, хотя это и так было очевидно: в центре площади высился беломраморный памятник великого странника по Аду, Чистилищу и Раю. Его мантия, как на всех хрестоматийных изображениях, ниспадала длинными складками, почти подметая постамент; Данте вытянул руку, и она гордо реяла над землёй, указывая невесть куда.
– Nel mezzo del cammin' la mia vita...