Криминал-шоу. Повести

Наседкин Николай Николаевич

Вернулся Игорь в этот мир окончательно от лёгкого стука двери. Состояние – словно трактор по нему проехал. Болело в груди, в животе, голова расщеплялась на атомы. К бокам у поясницы словно кто раскалённые утюги приложил. Игорь, не шевелясь, сквозь прищур глянул – по лесенке спускался Поэт. Он приблизился, осторожно наклонился над Игорем. Тот приоткрыл глаза, глянул в самоё душу парню, тихо спросил:

– Зачем вы меня бьёте? За что?

Тот выпрямился, неловко усмехнулся-скривился, обнажая дырку во рту.

– Это не я… Простите.

Игорь

удивлённо посмотрел на него, охнув, сел, опустил ноги, нашарил свои мокасины, надел очки.

– Знаю, не ты. Но ты с ними. Что им от меня надо?

– Вас отпустить уж хотели, да Лора… Вас наверху ждут.

Игорь глянул на часы – десять.

– Сейчас утро или вечер?

– Вечер.

«Зоя Михайловна, поди, думает – веселюсь сейчас, пьянствую», – мелькнуло в голове. Он, кривясь и морщась, встал, пригладил волосы, ощупал мимоходом лицо – вроде бы чистое, без фингалов. Стараясь не очень расплёскивать боль внутри, поплёлся к лесенке. Из-за открытой дверцы доносился ненавистный сиплый голос Пидора.

Тот, сразу бросалось в глаза, хорошенько поддал и продолжал распоряжаться, как собака костью, ополовиненной бутылкой коньяка, прихлёбывая прям из горлышка. Бородач же, по-прежнему весь в белом и по-прежнему за ширмою очков, строгий, трезвый и подтянутый, употреблял глоточками светлый вермут из узкого фужера, в котором звякали кубики льда. Видно, на ночь крепкое не употребляет. На столе стоял широкий термос, та же ваза с бананами, блюдце с арахисом.

– Вот он, пидор, алкаш! – сразу подал голос жирный. – Тебе, фраер, кто коньяк разрешил трогать?

Игорь, стараясь не смотреть на борова и пытаясь держать себя погрубее, понезависимее, сказал главному:

– Мне отлить надо. Уже не могу.

Горец чуть кивнул поэту. Тот молча снял со стены сумку-мешок, накинул на голову пленника, перехватил-перетянул на шее, Игорь, споткнувшись о порог, вышел вслед за ним на улицу. И чуть не захлебнулся свежим кислородом. Даже через холст мощные волны ароматов липы, каких-то цветов, трав вливались в лёгкие, бодрили, пьянили мягким хмелем. Игорь дышал и не мог надышаться этой благодатью. Конвоир легонько потянул его, повёл, прикрикнув на подавшего голос пса:

– На место, Пират!

Под ногами пружинил ковёр живой муравы.

– Мы в городе? – спросил Игорь.

– Да.

А с закрытыми глазами можно подумать – в селе. За это особенно и любил Игорь свой город – маленький, уютный, весь в садах, скверах, аллеях, огородах, с бесконечными патриархальными улочками деревянных усадебок, с живой улыбчивой речушкой, в которой ещё плескается-резвится рыба. Бывало, трезвым или чуть лишь под хмельком выходя на Набережную, Игорь каждый раз как бы заново и впервые поражался: какая ж красотища этот мир! В каком же дивном благодатном месте довелось ему, Игорю, обитать! Эх, пожить бы ещё да – трезвым…

Опять зарычала псина. Парень топнул ногой, успокоил. Сказал Игорю:

– Здесь.

Игорь

только лишь приступил к процедуре, как вдруг словно током его продёрнуло. Боль столь резкая, что он в шоке присел, скрючился. Провожатый его поддержал. Игорь даже думать до конца боялся – что это, что с ним такое сотворили эти твари? Мамочка моя, чем всё это кончится?!

Вернулись. Освободив голову, Игорь неуверенно взялся за спинку стула, не услышав окрика, уселся шагах в трёх от стола. Ничего не хотелось. Лечь бы да полежать.

– Э, хазайничаэшь там, внизу – плоха. Нэ нада.

– Он, пидор, ещё к чему прикоснётся там – мозги вышибу, – протявкал жирный пёс.

– Э, я сам угащу, кагда нада. Вот, вазьми.

Чурбан чуть повернулся в сторону мордоворота. Тот скривился, поджал, уродина, губы, раздражённо плеснул коньяку в свободную рюмку, четырёхпалой лапой двинул её на край столика.

– Хлебай, фраер.

Игорь через не могу выпрямился, холодно взглянул на шестёрку.

– Я перед сном, в отличие от некоторых, крепкие напитки не употребляю.

Горец усмехнулся в усы, повернулся чуть, приоткрыл шкафчик, достал фужер, наполнил вином, так же вальяжно открыл термос, опустил в вермут пару прозрачных кубиков, барственно кивнул Игорю:

– Э, бэри. Эта – харошаэ, тихаэ вино.

Игорь хотел и здесь кочевряжнуться, но, странное дело, не вытанцовывалось. Этот черномазый явно подавлял его волю. Ну совершенно невозможно смотреть на него сверху вниз. Игорь привстал, взял фужер, сел, отхлебнул. Чёрт с ней, с гордостью, может, хоть легче станет – в голове побулькивала похмельная смесь.

– Э, слушай. Мы пасматрэли плёнку – ты сэбя любишь.

Только теперь Игорь заметил: за термосом лежит его «Зенит». Он вспомнил, что на день рождения исщёлкал кадров двадцать на автопортрет.

– Э, мы навэли справки. Тэбя с тэлэвидэнья выгнали за пьянку В газэтэ ты – мэлкая сошка, всэго лишь каррэктар. Зачэм абманывал? Зачэм фатаграфиравал?

Игорь вдруг сконфузился, заоправдывался:

– Но я же всё равно журналист – из союза-то меня не исключили. Я же публикуюсь и – часто. Вон во вчерашнем номере статья-рецензия… Впрочем, я уж говорил. И вообще меня не за пьянку – это только повод был… А фотографировал… Я не вас конкретно. Хотел припугнуть только… Там весь газон испортили, тротуар заляпали. Там же проезда нет, вы же знаете…

– Э, ладна. Мы паняли: ты случайна папался нам. Нэ павэзло. Хатэл тэбя атпускать, да Лора просит. Как эта? С паршивой авцы хоть шэрсти клок. Выкуп будэм за тэбя брать.

– Что? – Игорь даже усмехнулся через боль. Комедь да и только. – Я что же вам – невеста? Или – сын миллионера?

– Э, нэ нада шутить. Сколька сможэшь, столька заплатишь.

– Да вы что! – всё ещё не врубался Игорь. – У меня зарплата шестнадцать тысяч. На книжке – сто рублей. Вы что, шутите?

– Баба твоя заплатит, козёл, – не утерпел, встрял толстый.