Кривая империя. Книга 4
Шрифт:
Последовали указы:
— о запрещении крестьянам «отыскивать вольность» (1815);
— о праве помещиков ссылать крепостных без суда в Сибирь (1822);
— о монополии дворян на владение крепостными (1823).
Ну, и в армии начался беспредел. Стали создавать военные поселения, чтобы и солдаты были как бы крепостными. Армия гладиаторов имени московского Спартака...
Конституции стало хотеться еще сильнее. Но мы бы не решились ничего предосудительного предпринять, не тамплиеры же мы, не франки развратные! Но судьба русская сама подтолкнула нас, разговорчивых да нерешительных, на крестный путь. Или Империя наша почувствовала, что необходима ей смена крови?...
Что может подвигнуть русских
1. Полный житейский беспредел. Чтобы нас прямо жрали с детьми живьем, по-татаро-княжески.
2. Что-нибудь космическое. Комета, дождь из лягушат, три луны на небосводе.
3. Лишение привилегий, типа московской прописки (см. главу «Казнь Стрелецкая»); принудительное насаждение медных и бумажных денег.
4. Или рождественская какая-нибудь ситуация, вроде похода на Индию, явления патриарха Никона московским бомжам, прихода доброго, истинного царя Лжедмитрия и проч.
Вот, примерно по четвертой схеме у нас в этот раз и пошло. Правда, с модификациями и доливом изо всех приведенных выше пунктов. Беспредел, как обычно, был налицо. Привилегии шатались и рушились. Того и гляди, могли отменить заветный постулат Петра III о вольности дворянства. Космическая ситуация также сгустилась к Рождеству 1825 года.
Римский Император Тиберий на закате дней своих удалился на Капри и успешно предавался развратному отдыху, — так нам пишет Светоний. Империя болталась без руля, в провинциях завелось вольнодумие, объявились учителя и пророки. В честь одного из них мы до сих пор под Новый год покупаем елку. Так что, самоволка Тиберия дорого обходится человечеству...
Этот единственный в истории случай добровольного отказа от высшей власти, — не ясно, бывший ли на самом деле, — с тех пор будоражит умы самодержцев. Он опасно щекочет им нервы, оставляя некую лазейку для отхода: «Ужо уйду в скиты!» — а вам, смерды, достанется первый встречный, вот, хоть Симеон Бекбулатович!
Но пугать земство опричниной да скитом, это одно, а на деле сойти с трона, — это нет. Это верх декаданса. Такого не может быть. Империя не дозволяет, — мы с вами точно знаем из опыта веков. Но наша Империя к 1825 году уже была совсем нездорова. Я думаю, доконал-таки ее поверженный Париж. И возник сюрреальный сюжет типа Новгородского переполоха...
В сентябре 1825 года государь Александр Павлович Благословенный выезжает с семьей в Таганрог. Он намеревается зимовать на юге ради здоровья супруги. Тут ему не сидится, он едет в Новочеркасск к казакам, потом посещает Крым, где будто бы присматривает себе некое пристанище, куда намеревается по-тибериевски «переселиться навсегда». По дороге из Крыма царю становится дурно, и он умирает в Таганроге 19 ноября при туманных обстоятельствах. Все Рождество тело находится в соборе Александровского монастыря, потом начинает двухмесячное путешествие в Питер через Харьков — Курск — Орел — Тулу — Москву. 13 марта 1826 года его погребают в Петропавловском соборе.
За время этого последнего путешествия происходят памятные события, которые нам с вами известны гораздо лучше обстоятельств смерти царя. Случается Восстание Декабристов. О нем нам многократно рассказывали наши учителя, поэтому буду краток.
«Народ» в лице просвещенного дворянства желает конституции. Тайные кружки придумывают, да никак придумать не могут, как им этой конституцией заняться. Тут Россия остается без царя. Средний брат Константин «народу» годится. Он вполне пропитался соответствующим духом в Варшаве, кружась меж конституцией и проституцией. Но Константин в первое не верит, а второе утратить не решается. И якобы ОТКАЗЫВАЕТСЯ!!! от трона. Он, понимаете, давным давно составил тайный документ об отречении (только не показывал никому), женился на случайной паненке и грешит помаленьку назло династии. Царское семейство в шоке. Семейный позор скрывают от прессы и читающей публики. Поэтому 27 ноября 1825 года, как только скорбный фельдъегерь поспевает в Питер, народ (в кавычках и без кавычек) приводится к присяге Константину.
Новый император Константин I налицо! Лицо это быстренько штампуется на новой монете и выставляется на портретах во всех продовольственных витринах. Народ и «народ» пускают конституционные слюнки. Константин, тем не менее не воцаряется, но и медлит с отречением, держит паузу — ждет оглашения завещания...
Нам с вами ясно, как день, что Константин блефует. Он пытается разыгрывать годуновскую схему. Основания для этого есть. Грешным браком, длинным и вольным языком, нецарственной развязностью Константин отодвинул себя от престола примерно на годуновское расстояние (как, например, нынешний английский принц Чарльз). Теперь ему нужно, чтобы его троекратно попросили, повалялись всенародно, поупрашивали в завещаниях и церковных посланиях. «Братья играют короной в волан», — острят бородинские ветераны в своих тайно-анекдотных обществах. Ясно и драгунскому коню, что поломавшись, Константин согласится.
Подходит черед действовать младшему брату Николаю...
Младшие братья в русской сказочной тройке, как известно, на первый взгляд дураковаты. Вот «народ» Николая и не хочет. Но в семье-то Константин уже пропасован! Родичи разговаривают с Николаем почтительно, так чего ждать?! Николай делает сильный ход — забирает себе нашу бесхозную Империю, надевает Шапку, назначает повторное голосование — «переприсягу» на 14 декабря 1825 года. Чтобы успеть к Рождеству...
Мы понимаем состояние народа. Вот так бы нас, единогласно проголосовавших за товарища П..., нет, возьмем абстрактнее — за товарища А, теперь пригласили бы через две недельки прийти и переголосовать за товарища Б! Мы приходим? Да. На Сенатскую площадь...
Итак, придворная канцелярия народным мнением не интересуется, Николай принимает нечаянную радость, Конституция, бывшая у «народа» в кармане, оборачивается обыкновенным кукишем. В ответ офицеры выводят Московский полк на Сенатскую площадь, зарубив его командира барона Фредерикса. Намечено шугануть мелкотравчатого Николая, запретить сенаторам «переприсягать». Некий Каховский по подначке Рылеева должен еще и прирезать (пристрелить) нового царя где-нибудь в дворцовом коридоре. Но Каховский в смертники пока не захотел.
Короче, к 11 часам утра полк становится в каре у памятника Петру. Петр неодобрительно взирает на это построение. Не укладывается в его медной голове Манифест декабристов о свержении династии, о республиканском правлении, о свободе бульварной прессы...
Тут на площадь при полном параде выскочил на коне герой войны 1812 года генерал Милорадович, личный друг Константина. Он объявил, что присяга Николаю, братцы, — правильная! Вот об этом и на моей сабле в личной дарственной надписи Константина значится. Служивые сразу засомневались в своих вождях. Кому им было верить — боевому командиру и соратнику или пестелям штабным? Запахло жареным. Тогда главари восстания «громким голосом» гонят Милорадовича с площади. Он не едет, и Каховский разряжает-таки свой пистолет, припасенный для царя. «Опасность, нависшая над восставшими, была устранена!», — радостно и преждевременно охает наш Историк — к этому времени уже кандидат в действительные члены Политбюро ЦК КПСС. На площадь подходят морячки из флотского экипажа, лейб-гренадеры, всего собирается 3000 солдат и 30 офицеров. Но главного действующего лица — избранного демократическим голосованием во всех партъячейках «диктатора» Сергея Трубецкого — нету! Он мучается интеллигентскими раздумьями у себя в канцелярии Главного штаба.