Кривич
Шрифт:
– Да, сядь ты, не на ковре у генерала.
– А, кто такой генерал?
– задал вопрос боярин.
– Да, это мы так между собой верховного воеводу княжеского зовем, - отбоярился Монзырев.
– Это ж по-каковски?
Монзырев скривил губы в улыбке. Вот, что ответить человеку?
– На востоке живет народ, китайцами прозывается. Вот, по ихнему.
– А-а!
По улице разнесся глухой, приглушенный песком дороги конский топот и вскоре в палисад возле дома вошли пятеро Горбылевских бойцов. Это Мишка привел наворопников, четверо из них тащили на плечах увесистые, но компактные
– Бабонька, дерюга какая есть, чтобы расстелить на землю не жалко было?
– Сейчас принесу, сынок.
На траву перед столами было постелено старое полотно.
– Высыпай, - велел подчиненным Сашка.
Не мудрствуя с узлами, завязки на мешках просто разрезали ножами. Из мешков на полотно звонко посыпался золотой и серебряный дождь из денег и украшений. Сидевшие за столами притихли, лишь те, кто сидел напротив, поднялись на ноги, чтоб лучше разглядеть содержимое мешков.
– Трофеи, Николаич, - повел рукой в сторону дерюги Сашка.
– Так сказать, принимай по описи.
– Та-а-ак!
– погладил бритый затылок рукой Монзырев.
– Вы, что там "ювелирный" взяли?
– Да, нет. По стойбищам прогулялись, да с убитых собрали. Олег, тут народ интересуется сколько копченым мы уничтожили?
– Батька, стариков, детей, женщин считать тоже?
– Нет, только воинов.
– Ну, так четыре сотни бойцов противника уничтожили точно, а, сколько в свалках да погонях, извини, не знаю.
– Это три десятка-то бойцов на чужой земле, четыре сотни положили. Убей, не поверю, - засомневался воевода курский, Якун.
– Ну, не может быть!
– А, ты вот сюда смотри!
– глаза Горбыля на миг потемнели. Он указал пальцем на дерюгу.
– Каждая цацка, лежащая здесь, кровью своей и чужой помечена. У меня десять хлопцев там навечно лежать остались. Вот, ты такой холеный, да сильный у моих юнцов спроси. Вот они стоят. Они тебе расскажут, что мы ели, да как мы спали и через какую задницу мы протиснулись.
– Сашка, хорош балаганить. Парни, убирай ювелирку. Молодцы. Ох, как она нам поможет в этом году. Олег, передай там ребятам от меня благодарность, награждать уже дома буду.
Между тем, Сашка успокоившись, обратился к боярам:
– А, это еще не все, уважаемые. Правда в том, что по нашим следам идет сотен пять-шесть копченых и уже утром они будут где-то здесь.
– А, ты раньше этого сказать не мог? Дятел.
– А, что бы изменилось?
– Прости, боярин, пора нам готовиться к встрече, - сказал Монзырев.
– Да, и мы поучаствуем.
Скомканное в одночасье застолье разнялось. Народ потянулся к своим сотням. А уже ночью бояре стали выводить свои дружины к местам засад.
– Мудрейший, за той балкой начинается земля русов, - указал на окраину дубравы Хатанаг, один из лучших охотников стойбища.
– Русы оторвались от нас. На добрых полдня пути оторвались. Мы упустили их, уважаемый.
– Нас когда-нибудь удерживало то, что мы шли по чужой земле, Хатанаг?
– Нет.
– Так, почему ты думаешь, что мы прекратим преследование тех сумасшедших, рискнувших прийти на нашу землю. Ты, хочешь сказать, что они безнаказанно ушли из
– Нет, уважаемый.
– Мы, пойдем по их следам. Русы обязаны вывести нас к своему селищу. Мы, так же как они придем к их домам, вырежем всех их родичей. Пусть каждый знает, что тот, кто ступил в степь - будет наказан. Хватит разговоров, веди.
Русский лис ушел из всех капканов, расставленных на его пути. Цопон склонен был считать, что тому оказывали помощь злые духи. А, как по-иному? Он шел по его следу, попадал в засаду, он пустил погоню в обход русам, те вовремя ушли в сторону, он переправился через реку, наверняка зная, что вождь русов поведет их по короткому расстоянию, тот же вернулся на прежний маршрут, опять обманув, умудренного опытом степного воина. Лис путал следы, устраивал засады, сооружал капканы, словно вызвал Цопона на поединок ума. За последние два дня его маленький отряд, существенно оторвался от погони.
После ночной передышки, Цопон поднял воинов до света. Отдохнувшие лошади, несли своих всадников по влажной от росы траве. Сквозь предутренние сумерки уже едва проглядывалась поблекшая, прозрачная луна. Сотня за сотней, кочевники огибали балку. Где-то на юго-востоке остался Северский Донец с прибрежной полосой лесов и сетью озер, с возвышенностями меловых гор и шелестом степных ковылей.
К Цопону подскакал Хлубан, десятник передовой сотни.
– Мудрейший, Хатанаг передает, что мы вышли к месту, где вчера произошел бой, трава вытоптана, еще не успела подняться, видны капли запекшейся крови, следы телег. Те, за кем мы идем, проскакали прямо по тем местам.
– Так, может они нарвались на наши обозы, возвращающиеся из Руси с хабаром и полоном? Может нам уже не за кем гнаться?
– Нет, тут что-то другое. Хатанаг говорит, что телеги повернули на запад, в сторону реки, которую славяне называют Псел. Их следы уходят по пути проделанному повозками.
– Передай сотнику, пусть продолжает идти по следам. Да-а, и усильте дозоры.
– Слушаюсь, уважаемый!
Оказавшись в широком коридоре поляны, где вчера проходил бой, передовой дозор кочевников услышал приближающийся топот большого числа лошадей и вскоре нос к носу печенеги столкнулись с дружиной, закованных в кольчуги, с красными щитами и пиками в руках русов. Дружина разгоняла лошадей для удара. Не став принимать лобовую атаку, развернув коней, кочевники попытались уйти в степь. Из-за опушки балки навстречу им неслась конница, все отличие которой от той, что была теперь позади них, составляли лишь цвет и форма щитов. Из самой балки, мимо которой пытались проскочить кочевники, в них полетели сотни стрел, выбивающие печенегов из седел.
– Это засада!!!
– то тут, то там слышались возгласы ужаса.
В одно мгновение отряд степняков превратился в неуправляемую массу. Они пускали стрелы в приближающихся воинов, но это помогало слабо. Их зажали между молотом и наковальней. Разогнавшие своих лошадей обе конные лавы русов, в таранном ударе, сметали все на своем пути, на две половины разрубили тело печенежского отряда, уничтожая плоть. Спаслись единицы, находившиеся на фланге в отдалении от балки. Обезумев, они вручили свои жизни на откуп лошадям, быстрые ноги которых, то единственное, что могло спасти.