Кривич
Шрифт:
Второй удар был не нужен. Еще добивались отдельные ватаги, уже русичи, соскочив с седел, дорезали раненых печенегов, когда Гуща, воин из полусотни Звана в Монзыревской дружине, соскочив с лошади, наклонился над раненым седым степняком. Старик спокойно смотрел, как рус достает засапожный нож, наклоняется над ним. Он с усилием, заплетаясь в словах, произнес на русском языке:
– Подожди, витязь, успеешь еще, я, вождь, погибшего отряда. Перед тем, как умереть, хочу увидеть русского лиса.
– Кого?
– не понял дружинник.
– Вождя тех, кто приходил к нам в степь, -
– Э-хе-хе! Где ж я тебе его в этой кутерьме-то искать буду? Русан!
– окликнул он всадника, проезжавшего мимо.
– Русан, ты сотника Горбыля не видел ли?
– Да, он у балки, со своим выводком.
– Слушай, проскочи по дружбе к балке. Скажи, тут его пораненный печенег просит прийти.
– Да, зачем? Добей и всего делов.
– Сгоняй, а-а? Видишь, человек перед смертью сказать чего хочет.
– Ладно.
Сашка прискакал не один, а в сопровождении своих пацанов. Соскочив с лошади, коротко бросил Гуще:
– Спасибо, брат!
Наклонился над кочевником. Тот, устало приоткрыл глаза, почувствовав дыхание от приблизившегося чужого лица.
– Чего тебе надобно, старче?
– Это ты, тот степной лис, за кем я гонялся по своей степи?
– Я. А, ты, стало быть, тот старый маразматик, от которого у меня было столько проблем?
– Я Цопон, старейшина в роду малого князя Азама, - уже еле двигая языком, промолвил старик и потерял сознание.
– Э-э, нет, так дело не пойдет. Парни, ну ка помогите печенежского деда в Рыбное довезти. Пусть его там знахарь попользует, глядишь, откачаем.
– Батька, так он же ворог, - возмутился один из отроков.
– Ворогом, Осьмун, он был, когда был здоров. А, сейчас он мне живым нужен. Короче, везите в Рыбное, старик крепкий, оклемается.
– 23 -
Монзырев поднялся из-за стола, в молчании проследовал к калитке, отделяющей подворье Бажана от улицы. Внезапно, словно клещами, его сердце сдавило в грудной клетке. Взгляд блуждающих, пустых глаз был направлен в пространство за пределами действительности, сфокусировать картинку происходящего с ним, он не мог себя заставить. Походкой зомби, пошагал на автомате, двигаясь вдоль улицы, не понимая, куда несут его собственные ноги. Шум в голове доносил до мозга обрывки фраз окружающих его людей. Будто через вату, он услышал знакомый Сашкин голос:
– ...ич! Что, с тобой...? Не молчи, Ни...! Гун...ч, надо ... остановить!
Голоса других, тоже прорезались.
– Боя..., ты ...?
– Андр..., не ... сам ...!
– ...Мишка, ты такое раньше...?
Течение своих собственных мыслей воспринимал как бы со стороны, из далекого далека: "Что со мной? Может у меня обычный инфаркт? Господи, как сдавило сердце. Куда я иду? Зачем? Да, остановите же кто-нибудь меня! Горбыль, не стой столбом, уложи меня хотя бы на траву, лысый матерщинник. Тупоголовые, поймите, нельзя ходить при инфаркте. Почему все так? Почему со мной?".
На деревенскую улицу, повываливали толпы воинов и местных жителей. Глазели на происходящее,
– Не трогайте боярина! Все отошли с дороги, - похожий на седого луня, Белослав, деревенский знахарь, расставив руки в стороны, отодвинул толпу перед шагающим Монзыревым.
– Что с ним, диду?
– вопросил у старика, следовавший в тесной толпе Ратмир.
– Не лезьте к нему, сынки, опричь идите следом. Мыслю, нарок его ведет к священному дубу, и влезать нам в его путь, никак не можно.
Услыхав слова знахаря, славяне малость поуспокоились. Они приняли как должное, право богов выразить свою волю смертному. Покон, нависший над ним, не перепрыгнуть, не обойти ни одному смертному, надо просто пройти путь с человеком, облеченным доверием богов. Мишка, идя рядом с Андреем, не понимая происходящего, вытирал, набегавшие из глаз слезы, тихо поскуливая, словно щенок, лишившийся защиты матери, не успев окрепнуть и заматереть. Горбыль шел бок-обок с боярином Вадимом, не стесняясь выражать свое отношение ко всем богам вместе взятым и к каждому по персоналиям, через слово, употребляя ненормативную лексику. Молчавший Вадим Всеводолович, вышагивая по указанному Монзыревым пути, бросал задумчивые взгляды то на Монзырева, то на Сашку. Такого вольного взаимоотношения между богами и сотником кривичей, боярин еще не встречал на жизненном пути. Несмотря на сложность ситуации, Сашкины наворопники, не отставая от своего "батьки" дальше десятка шагов, нет-нет, да и оскаливались в улыбке, как бы говорившей: "А, что, наш батька имеет право, так говорить с богами!".
Деревенская улица давно осталась позади. Толпа, ведомая Монзыревым, выступающим в роли поводыря, через коридор лиственного леса, вышла к пятачку поляны, покрытой зеленым ковром травы. В центре ее, пришлые с удивлением увидали раскидистый, многовековой дуб, ствол которого могли обхватить разве, что пять человек, взявшись за руки по кругу, если бы ветви позволили приблизиться всем разом, к заросшей кроне.
В то время, как Монзырев продолжил свое движение, остальные остановились у кромки поляны, застыв, глядели на священное, для жителей Рыбного и близлежащих деревень, дерево. В последний момент, Белослав поймал руку Горбыля, не дав тому идти дальше.
– Стой, сынок. Сейчас он сам будет решать свой урок, ты ему можешь только помешать.
– Тяжко, Белослав, чем помочь не знаю, и морду набить все равно кому, хочется. Э-эх!
– Ничего, сынок. Мы с тобой сейчас, ему нужны все равно, что в русской бане седло. Богам виднее с кем речи вести.
Не дойдя до ветвей дерева десяток шагов, Монзырев остановился. Между тем, он сам почувствовал, что приходит в себя, боль отступила, бесследно уйдя в небытие, сознание просветлело. Окинув взглядом вековое дерево, ясно осознал, что для жителей селищ, все это заменяет традиционное капище с чурами богов, являясь одновременно и жертвенником и ликом поклонения. Монзырев снял с запястья руки серебряный обруч, единственно носимое им украшение, вплотную приблизился к дереву, надел его на зеленую ветвь.