Кривое горе. Память о непогребенных
Шрифт:
Но и «реставрационная ностальгия» вряд ли выражает искреннюю тоску по коммунальным квартирам, колхозам или ГУЛАГу. Тоска по прошлому часто коренится в неприятии настоящего, и популярность Сталина в России росла тогда, когда ее лидеры лишались политической поддержки. В современной ситуации рост влияния социальных медиа и их решающая роль в политике 2010-х подтверждают правоту Токвиля, который писал в 1830-х годах:
Среди законов, управляющих человеческим обществом, есть один, абсолютно непреложный и точный. Для того чтобы люди оставались или становились цивилизованными, необходимо, чтобы их умение объединяться в союзы развивалось и совершенствовалось с той же самой быстротой, с какой среди них устанавливается равенство условий существования {93} .
93
Токвиль А. де. Демократия в Америке. M.: Прогресс, 1992. С. 381.
Нет сомнений, что в своем безграничном консюмеризме российское общество испытывает меньший интерес к вине Советского Союза, чем пятьдесят или даже двадцать лет назад. Тем не
94
С 2001 года небольшой Музей истории ГУЛАГа работает в Москве, на Петровке. В его экспозиции — фото известных заключенных, внутренний вид барака, модель сторожевой вышки во дворе и некоторые интересные произведения искусства, созданные бывшими узниками ГУЛАГа.
Основой советского режима было его непогрешимое право на собственное определение истины. Начав сомневаться в этом праве, Советский Союз рухнул. XXI век демонстрирует болезненную сложность посткатастрофической ситуации. Прошлое преследует россиян, разделяет общество и ограничивает политический выбор. Если второе и третье поколение живут на той же территории, где произошла катастрофа; если политический режим на этой территории хоть и прошел множественные трансформации, но уклоняется от ясного, ответственного понимания прошедшей катастрофы; если палачи не осуждены, потерпевшим не возмещены убытки, не запрещены преступные институты и не возведены памятники жертвам, то память о катастрофе приобретает особые формы. Когда прошлое длится в настоящем, это еще не постпамять. Горе в такой ситуации неотличимо от страха перед тем, что история повторится в новых формах; ужас перед будущим принимает форму навязчивых рассуждений о прошлом и творческих воспоминаний о нем. Переживание сливается с предупреждением, создавая временную зону неразличения, в которой прошлое и будущее соединяются в совместных усилиях затмить настоящее.
3. ПРИТЧА НЕУЗНАВАНИЯ
В 1930 году Григория Эткинда арестовали в его ленинградской квартире. Пять месяцев спустя его сын, придя из школы, наткнулся на человека с седой бородой, сидящего на лестнице. «Подвиньтесь, пожалуйста», — попросил мальчик и услышал в ответ: «Фима, это я». Ночью отец рассказал двенадцатилетнему Ефиму, что с ним произошло. Как и сотни других «нэпманов», открывших несколькими годами ранее свой маленький бизнес, Эткинда арестовали за то, что он не мог заплатить огромный налог. Их держали в переполненных камерах, лишали сна, пытали духотой, ослепительным светом и постоянными допросами {95} . Через несколько месяцев офицер объявил перед строем, что четверо, и среди них Эткинд, будут расстреляны. Их вывели и посадили в автозак. Эткинда не расстреляли: из машины его выбросили на тротуар около дома, где он жил. Он сел на лестнице и стал ждать, что кто-нибудь вернется домой; он боялся, что вся семья тоже арестована. Наконец он увидел Ефима и понял, что его сын не узнал его. На следующее утро Григорий Эткинд пошел к парикмахеру, сел в кресло и попросил «полного ремонта». Но психическая травма ремонту не подлежала.
95
«Отец рассказывал: толпы заключенных сгоняли в небольшую камеру, где из-за тесноты можно было только стоять и где царила жара, усиленная прожектором, который круглые сутки вертелся, слепя людей или, как точнее выражался отец, сжигая им глаза. Так — день за днем, неделя за неделей» (Эткинд Е. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.: Академический проект, 2001. С. 315).
Ефим Григорьевич писал, что отец так и не оправился от заключения {96} .
Глубокий ученый и точный мемуарист, Ефим Эткинд знал, как начать свой рассказ так, чтобы чувство ужаса не отпускало читателя. Он начал со сцены на лестнице, с того, как мальчик однажды пришел из школы и не узнал собственного отца. Для усиления эффекта Ефим добавил в свой рассказ два литературных примера. Он сравнил переживания своего отца — моего деда — с инсценированной казнью, которую пришлось испытать Достоевскому в 1849 году. Ефим говорил, что и в 1990-х годах, когда он писал о Достоевском, он все еще думал о невероятном чувстве, которое пережил его отец. Другая книга, которую вспомнил Ефим, — «Страшная месть» Гоголя: «Все, что я услышал, показалось мне еще страшнее, чем гоголевская “Страшная месть”. Можно ли было жить с этим? Не помню, как я справился с отвращением к миру» {97} .
96
Григорий Эткинд умер от голода двенадцать лет спустя, во время блокады Ленинграда.
97
Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 316.
Если вчитаться в эту повесть, реакции двенадцатилетнего Фимы окажутся понятнее. «Страшная месть» (1832) повествует о магии, убийстве и инцесте. Колдун соблазняет собственную дочь, мертвецы встают из могил, земля трясется, как живая. Под конец зло наказано очередным вмешательством магических сил и побеждает добро. Начало повести, однако, перекликается с ужасным и неотмщенным опытом Григория и Ефима. Повесть открывается сценой свадьбы, на которую колдун
Григорий Эткинд не был колдуном. Он был мелким предпринимателем, который перерабатывал старые книги и журналы в оберточную бумагу. Обращение, которому он подвергся в советской тюрьме, изменило его до неузнаваемости. Я стал собирать подобные истории и не без удивления обнаружил, что они не так уж редко встречаются в рассказах о возвращении из ГУЛАГа. Одни истории неузнавания похожи на правду, другие — определенно вымышлены. В большей их части, вероятно, память смешана с воображением.
Почему неузнавание?
После 1953 года миллионы возвращались из лагерей домой, хотя мало у кого был дом {98} . Те, кто никогда не видел ГУЛАГа, смотрели на возвращенцев со смешанным чувством. В этой главе мы услышим несколько историй, в которых вернувшихся из ГУЛАГа не узнавали близкие. Я не хочу сказать, что такое неузнавание постоянно случалось в реальной жизни; но этот мотив часто встречается в мемуарах, литературе и фильмах о ГУЛАГе. Этим он и интересен для исследователя {99} .
98
За сталинские десятилетия из ГУЛАГа живыми вернулось около 20 миллионов человек; в 1954—1957 годах из лагерей, тюрем и поселений были освобождены еще 2,5 миллиона человек. См.: Соколов А.К. Принуждение к труду в советской экономике, С. 38, 65.
99
Исследования мемуаров людей, переживших ГУЛАГ, см.: Merridale С. Night of Stone; Toker L. Return from the Archipelago; Figes 0. The Whisperers: Private Life in Stalin’s Russia. New York: Metropolitan Books, 2007. Сахаровский центр в Москве опубликовал 1505 воспоминаний о ГУЛАГе:О постсоветских мемуарах как жанре см.: Paperno I. Stories of the Soviet Experience: Memoirs, Diaries, Dreams. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2009, а также мою рецензию на эту книгу в: Times Literary Supplement, 11.07.2010.
Узнавание — концепт классической поэтики, который заимствовали философия и политическая теория. К проблеме индивидуального и коллективного узнавания, развитой Гегелем, а впоследствии — франко-русским философом Александром Кожевым (Кожевниковым), возвращались Чарльз Тейлор, Пьер Бурдьё и другие философы {100} . По-русски эта проблема осложнена наличием двух разных слов — «узнавание» и «признание», — которые в других языках часто совпадают в одном более общем понятии (например, английское recognition). Нэнси Фрэзер и Аксель Хоннет сопоставляют борьбу за узнавание/признание, которая направлена на уважение культурных различий, и борьбу за перераспределение, которая ставит целью экономическое и правовое равенство {101} . Применение этих идей к социалистическим обществам пока не обсуждалось.
100
Taylor Ch. Multiculturalism: Examining the Politics of Recognition. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1994; Bourdieu P. Marginalia: Some Additional Notes on the Gift // Schrift A. (eds.). The Logic of the Gift: Toward an Ethic of Generosity. London: Routledge, 1997. P. 231—241; Ricoeur P. The Course of Recognition. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2005. Критический анализ понятия см. в: Marked Р. Bound by Recognition. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2003.
101
Fraser N. Justice Interruptus. London: Routledge, 1997; Fraser N, Honneth A. Redistribution or Recognition? A Political-Philosophical Exchange. London: Verso, 2003. Критику см. в: Thompson S. The Political Theory of Recognition: A Critical Introduction. London: Polity, 2006; McNay L. Against Recognition. London: Polity, 2008; Lovell T. (ed.). (Mis) recognition, Social Inequality and Social Justice: Nancy Fraser and Pierre Bourdieu. London: Routledge, 2007.
Аристотель в «Поэтике» определял узнавание как «перемену от незнания к знанию, [а тем самым] или к дружбе, или к вражде [лиц], назначенных к счастью или к несчастью» {102} . В зависимости от случившегося счастья или несчастья неузнавание играет разные роли в трагедии и комедии. В комедии неузнавание («анагноризис» у Аристотеля) изменяет статус героев и деконструирует социальный порядок {103} . В трагедии неузнавание не является, как в комедии, двигателем сюжета, но помогает рефлексии над происходящим, а иногда обеспечивает кульминацию.
102
Аристотель. Поэтика // Аристотель. Сочинения. М.: Мысль, 1983. Т. 4. С. 657.
103
Там же; пример анализа «узнавания» см. в.: Cave Т. Recognitions: A Study in Poetics. Oxford: Clarendon Press, 1988. О сходстве ситуаций неузнавания и явления призраков в комедиях Шекспира см.: Greenblatt S. Hamlet in Purgatory. P. 15—162. Истории неузнавания есть и в советских фильмах, например в таких популярных комедиях, как «Бриллиантовая рука» (Леонид Гайдай, 1968) и «Ирония судьбы» (Эльдар Рязанов, 1975).