Кривой дом (сборник)
Шрифт:
Я, подошел к двери и прислушался. Видимо, привычка Жозефины передалась мне. Fie испытывая ни малейшего стыда, я прилип к замочной скважине. Это был урок истории. Разбиралась эпоха Директории во Франции. Я широко раскрыл глаза от удивления — Лоуренс Браун оказался превосходным, педагогом. Я даже не знаю, почему я так удивился. Аристид Леонидае считался великим знатоком людей, и, естественно, он не взял бы плохого учителя.
Несмотря на мышиную наружность, Лоуренс, очевидно, обладал талантом вызывать интерес у своих учеников и будить их воображение. Драма Термидора, объявление Робеспьера, вне закона, великолепие Барраса, хитрость Фуше, Наполеон, полуголодный молодой офицер,— все вдруг ожило.
Потом Лоуренс задавал вопросы. Голос Жозефины звучал так, как будто у нее был насморк, но Юстас отвечал превосходно. Он говорил умно, со знанием дела и выказал тонкое чувство истории. Видимо, он унаследовал это от отца.
Раздался стук отодвигаемых стульев. Я отступил от лестницы и сделал вид, что только что поднялся. В этот момент дверь отворилась. На пороге стояли Юстас и Жозефина.
— Хэлло,— сказал я.
Юстас очень удивился.
— Вы что-нибудь хотите? — спросил он вежливо.
Жозефина не проявила никакого интереса к моему появлению и проскользнула мимо.
— Я просто хотел посмотреть классную,— объяснил я неловко.
— Вы же на днях ее видели. Раньше это была детская. В ней и сейчас полно игрушек.
Юстас придержал дверь, и я вошел. Браун стоял у стола. Он поднял голову, покраснел, пробормотал что-то в ответ на мое приветствие и торопливо вышел.
— Вы испугали его,— сказал Юстас.— Он очень легко пугается.
— Он тебе нравится, Юстас?
— Ничего. Ужасный осел, конечно.
— Но учитель он неплохой?
— Нет, даже интересный. Он страшно много знает. Начинаешь видеть вещи под другим углом. Я понятия не имел, что Генрих Восьмой писал стихи Анне Болейн, и знаете, вполне приличные стихи.
Мы поговорили о Чосере, о крестоносцах и, к удивлению Юстаса, о том, что Оливер Кромвель запретил праздновать Рождество. Он показался мне любознательным и способным мальчиком.
Постепенно я понял причину его всегдашнего плохого настроения. Его болезнь оказалась не только страшным испытанием — она в корне изменила его жизнь, лишив ее всякого интереса.
— В следующем семестре я был бы уже в одиннадцатом классе. Хватит сидеть дома и готовить уроки с сопливой девчонкой. Ей ведь всего двенадцать лет.
— Но у вас разная программа?
— Ну конечно. Она не проходит латынь и математику, но кому же приятно делить учителя с девчонкой!
Я попытался успокоить его мужскую гордость, заметив, что Жозефина очень развита для своих лет.
— Вы так думаете? А я считаю, что она ужасно тупая. Она просто помешана на детективных романах, повсюду сует свой нос и все записывает в свою черную книжечку. Делает вид, что очень много знает. Просто глупый ребенок — вот кто она,—-высокомерно заявил Юстас.— Во всяком случае, девчонки не могут быть сыщиками,— продолжал он,— я так ей и сказал. Она, конечно, взбесилась. Я думаю, мама права: чем раньше Дефо отправят в школу, тем лучше.
— А ты не будешь скучать без нее?
— Нет конечно! Боже мой! Этот дом невозможен! Мама вечно мотается в Лондон, заставляет драматургов заново писать пьесы для нее и поднимает ужасный шум из-за всяких пустяков. Папа запирается в своей комнате с книгами и иногда даже не слышит, когда к нему обращаются. Не понимаю, почему небо наградило меня такими родителями. А мой дядя Роджер — он всегда такой сердитый, что даже страшно. С тетей Клеменс полный порядок — она никогда не пристает, но я часто думаю, что у нее не все дома. Тетя Эдит неплохая, но очень старая. Конечно, после приезда Софьи стало немного лучше, но она тоже бывает колючей. Странная семейка, правда? Имеют мачеху, которая по возрасту годится в сестры. Чувствуешь себя круглым дураком.
Я хорошо понимал его. Я еще помнил свою обостренную чувствительность в этом возрасте.
— А как насчет дедушки? Ты любил его?
Лицо Юстаса приняло странное выражение.
— Дедушка был явно антиобщественным элементом.
— В каком смысле?
— Он ничем не интересовался, кроме наживы. Лоуренс говорит, что это очень плохо. Кроме того, он был ужасным индивидуалистом. Такой человек должен был уйти, как вы думаете?
— Ну,— сказал я резко,— од и ушел.
— Вот и хорошо. Не хочу быть желчным, но ведь нельзя получать удовольствие от жизни в таком возрасте.
— А разве он не получал?
— Он не мог... Во всяком случае, ему пора было уйти. Он...
В этот момент в комнату вошел Лоуренс. Он начал возиться с книгами, но мне показалось, что он поглядывает на меня. Потом взглянул на часы и сказал:
— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы и так потеряли слишком много времени.
— О’кей, сэр.— Юстас неторопливо направился к двери и вышел, насвистывая.
Лоуренс Браун кинул на меня быстрый взгляд, облизнул губы. Я был уверен: он вернулся только для того, чтобы поговорить со мной. Делая вид, что ищет какую-то книгу, он спросил:
— Ну как, они продвигаются?
— «Они»?
— Полиция.
Его нос дергался, руки дрожали. Мышь в ловушке, подумал я.
— Они не посвящают меня в свои секреты.
— О, я думал, что ваш отец — полицейский офицер.
— Да, но, естественно, не разглашает служебные тайны.
— Значит, вы не знаете... что... если...— Его голос замер.— Они не собираются произвести арест?
— Насколько я знаю, нет. Но я могу и не знать.
Он нервно заговорил:
— Вы не представляете себе, что это такое... Постоянное напряжение... Не знаешь, что... Я хочу сказать, они приходят и уходят... задают вопросы, которые явно не относятся к делу...
Он замолчал. Я спокойно ждал. Хочет говорить — пусть говорит.
— Вы были здесь, когда инспектор высказал свое чудовищное предположение? Насчет миссис Леонидас и меня... Это чудовищно! Чувствуешь себя таким беспомощным! Нельзя помешать людям придумывать всякие гадости. Только потому, что она была намного моложе мужа... У них грязные мысли. Я чувствую, что это заговор.
— Заговор? Интересно!
— Понимаете, семья мистера Леонидаса всегда держалась со мной очень высокомерно. Они презирали меня, смотрели на меня сверху вниз только потому, что богаты. Что я для них? Учитель. Да, я не воевал, но я всегда следовал своим убеждениям. Я считаю, что война — это величайший грех. Надо мной всегда смеялись. Однажды я кинулся в горящий дом, где оставалась женщина. Но сразу заблудился в дыму и потерял сознание. Пожарники с трудом нашли меня. Я слышал, как они говорили: «Мы бы справились и без этого дурака». Мне не стоит пытаться — все равно все против меня. Кто-то убил мистера Леонидаса, чтобы погубить меня.