Кривой дом (сборник)
Шрифт:
— Когда я сказала «хозяин», то имела в виду старого мистера Леонидаса.
Прежде чем я успел ответить, в кухню вошла Софья.
— О, Чарльз! Нэнни, я так рада, что он приехал.
— Я знаю, родная.
Нэнни собрала посуду и вышла. Я подошел к Софье и обнял ее.
— Любимая, вы дрожите, в чем дело?
— Я боюсь, Чарльз.
— Я люблю вас. Если бы мы могли уехать!
Она отодвинулась и покачала головой.
— Это невозможно, мы должны быть здесь до конца. Но знаете, Чарльз, невыносимо жить, зная, что кто-то в доме, кто-то, с кем я встречаюсь и разговариваю каждый день,— хладнокровный, расчетливый отравитель.
Я не знал, что сказать.
— Только бы узнать правду. Больше всего меня пугает, что мы никогда не узнаем ее.
Я легко представил себе, какой это будет кошмар.
— Скажите, Софья, сколько людей в доме знали о глазных каплях? Кто мог знать, что они опасны для жизни?
— Я понимаю ваш вопрос, но это нам ничего не даст. Дело в том, что мы все о них знали.
— Но все знали примерно...
— Однажды мы пили кофе у дедушки. Он любил, чтобы все собирались у него. У него ужасно болели глаза. Бренда принесла капли, и Жозефина, которая вечно задает вопросы, спросила: «Почему на бутылочке написано „Глазные капли — не трогать!11? Что будет, если выпить всю бутылочку?» Дедушка засмеялся и ответил: «Если Бренда по ошибке впрыснет мне эти капли вместо инсулина, лицо посинеет и я умру, потому что у меня не очень крепкое сердце». А Жозефина сказала: «О-о!» И дедушка продолжал: «Поэтому мы должны тщательно следить за тем, чтобы Бренда не впрыснула мне вместо инсулина эзерин».
После паузы Софья добавила:
— Мы все это слышали. Понимаете, все!
Я понимал. Старый Леонидас сам подсказал убийце,! как можно просто и легко убрать его.
Я тяжело вздохнул. Софья угадала мои мысли.
— Это ужасно!
— Знаете, Софья,— медленно произнес я,— вы правы. Бренда не могла этого сделать. Сделать именно так, как сказал он, было бы слишком опасно.
— Не знаю. Бренда иногда бывает невероятно глупа,
— Ну не настолько же! Это, конечно, не Бренда.
Софья отошла от меня.
— Вы не хотите, чтобы убийцей оказалась Бренда?
— Ну что я мог сказать? Я просто не мог произнести: «Да, я надеюсь, что это не Бренда».
А почему не мог? Только потому, что Бренда была совсем одна и на нее была направлена ненависть всей семьи Леонидас? Жалость к более слабому? Ее беззащитность? Я вспомнил, как она сидела на диване в роскошном траурном туалете, страх, застывший в ее глазах...
Очень вовремя вошла Нэнни.
— Только и разговоров что об убийствах. Забудьте о них, вот что я вам скажу. Пусть этим занимается полиция, это их дело, а не ваше.
— О, Нэнни, неужели ты не понимаешь, что в доме убийца?
— Глупости, мисс Софья. У меня не хватает терпения с вами. Двери всегда открыты, ничего не запирается. Очень удобно для воров и грабителей.
— Но это не мог быть грабитель. Ведь ничего не пропало. И зачем грабителю понадобилось входить в дом и кого-то травить?
— Я не говорю, что это грабитель. Я только сказала, что все двери открыты. Любой мог войти. Если вы спросите меня, я скажу, что это сделали коммунисты.
— А зачем им убивать бедного дедушку?
— Ну, все говорят, что они всегда во всем замешаны. Если не коммунисты, то уж наверняка католики.
С видом человека, сообщившего свое окончательное решение, она вышла.
Мы расхохотались.
— Добрая старая протестантка,— сказал я.
— Теперь пойдем в гостиную, там идет семейный совет. Он был назначен на вечер, но почему-то начался раньше.
— Может быть, неудобно?
— Если вы собираетесь войти в семью, вам лучше увидеть их, так сказать, «без перчаток».
— О чем там речь?
— О делах Роджера. Вы уже, кажется, приложили к этому свою руку. Но надо быть сумасшедшим, чтобы подумать, будто Роджер убил дедушку. Он его обожал.
— Я и не думал, что Роджер убил... Я подозревал Клеменс.
— Только потому, что я подала вам эту мысль. Но вы ошибаетесь. Клеменс, по-моему, ничуть бы не расстроилась, если бы Роджер потерял все свои деньги. Я думаю, она была бы даже рада. У нее какая-то странная страсть — не обременять себя вещами.
— Пошли!
Когда мы вошли в гостиную, голоса разом смолкли. Все уставились на нас.
Семья была в сборе. Филипп сидел в большом кресле, в простенке. Его прекрасное лицо напоминало суровую маску. Он был похож на судью, произносящего приговор. Роджер пристроился сбоку на пуфе, около камина. Волосы взъерошены, галстук сбился в сторону. Он был очень взволнован. Клеменс сидела рядом с ним. Она смотрела в сторону. Эдит вязала в дедушкином кресле. Ее губы были плотно сжаты. Магда и Юстас напоминали прекрасный портрет Гейнсборо. Они сидели вместе на диване — красивый темноволосый мальчик и очаровательная герцогиня в роскошном платье из тафты, из-под которого выглядывала маленькая ножка в высокой туфельке.
Филипп нахмурился.
— Софья, прости, но мы обсуждаем семейные дела.
Я приготовился извиниться и уйти, но Софья опередила меня. Она решительно сказала:
— Мы с Чарльзом надеемся пожениться. И я хочу, чтобы он остался.
— А почему бы и нет? — вскричал Роджер, вскакивая с места.— Я повторяю, Филипп, что в этом нет ничего секретного. Весь мир узнает об этом завтра или послезавтра. Во всяком случае, мой мальчик,— он подошел ко мне и дружески положил руку на мое плечо,— вы все знаете. Вы были там утром.
— Ну, пожалуйста, расскажите нам, как выглядит Скотланд-Ярд,— воскликнула Магда.— Стол? Стулья? Какие занавески? Цветов, наверное, нет? Диктофон?
— Вы были там утром? — резко спросил Филипп,— Зачем? Ах да, ваш отец...
Он нахмурился. Я еще раз почувствовал, насколько мое присутствие нежелательно, но Софья сжала мою руку.
Клеменс пододвинула мне стул.
— Садитесь, пожалуйста!
Я взглянул на нее с благодарностью и сел.
— Вы можете говорить что угодно,— сказала мисс де Хэвиленд, очевидно, продолжая прерванный разговор,—1 но я считаю, что мы должны уважать желания Аристида. Когда вопрос о завещании выяснится, мое наследство переходит в твою пользу, Роджер.