Кроатоан
Шрифт:
Теперь Кармеле кажется, что Борха молча повесил трубку в одно из мгновений этого односложного ответа, которые показались Кармеле вечностью. А потом она слышит его смех.
– Ты хочешь меня, сучка, – говорит он.
– Борха, так больше нельзя. Хватит. Я вешаю трубку.
– Эй… Кармель… Да что с тобой? Почему ты не способна это признать? Вот я признаю: я не могу жить без тебя… Ты… Ты была…
Из окна доносится шум. Из окна в гостиной, двустворчатого, выходящего на крошечный балкончик верхнего этажа. Звук такой, как будто в окно выстрелили из ружья
Пока Борха выплескивает ей в ухо свою любовь, звук повторяется: один, два, пять, двадцать раз подряд. Прямоугольник окна заполняется липкими, желтыми, отвратительным градинами. Плотная туча заслоняет солнце. Пулеметная очередь, канонада, от грохота сотрясается стекло. Кармела кричит и пятится назад. Натыкается на компьютерный стол.
– …я так тебя хочу, я так тоскую по твоей… Кармела? Ты еще здесь? Что там за шум?
Кармела выключает телефон и говорит «подожди». Позже она поймет, что проделала эти действия в обратном порядке.
Шарнирная дверь, ведущая на балкон, вся покрыта мелкими липкими экскрементами. Кроссворд с заполненными клеточками, лишивший Кармелу вечернего солнца. Но девушку больше пугает не эта относительная темнота, а яростный шум, доносящийся с плоской крыши, – теперь он постепенно затихает. Кармела осознаёт, что это была не пальба, а что-то живое.
Хлопанье крыльев.
Шум затухает как убегающая волна. Отлив небесного моря.
Кармела протягивает руку и открывает окно. Балкончик и металлические перила покрыты кислотным снегом. Запах омерзительный. Маленькие птичьи какашки все еще трепещут, сползая по стеклу и по прутьям ограды, но Кармелу это не беспокоит.
Соседи тоже распахнули окна – то ли из-за упавших с неба бомб, то ли из-за шума. Из темных проемов высовываются головы, разинутые от изумления рты, тычущие в небо пальцы, но никто не выходит.
А Кармела выходит. Ступает босыми ногами по экскрементам с единственной целью – увидеть то, что с таким шумом уносится прочь от ее дома. Девушка смотрит на скрытое облаками солнце – нет, не там. Левее, к югу. Ступни ее скользят по вязкой массе. Кармела видит только стаю голубей – штук двадцать, ничего сверхъестественного; на ее глазах стая разделяется на две. «Видимо, они уже успели разлететься, – решает Кармела. – Их было больше, гораздо больше, и они разделились еще раньше, чем я вышла…»
– Ты видела? – спрашивает старушка из соседней квартиры, бледная, как при лейкемии. Соседка смотрит из углового окна, оно не так перепачкано. Дальше вдоль этой стены окна вообще чистые.
«Голуби собрались в кучу, опорожнились и разлетелись» – таков вывод Кармелы.
По улице, четырьмя этажами ниже, бегут люди.
Мобильник снова звонит. Кармела, чертыхаясь и оскальзываясь, пачкая ногами пол, возвращается в гостиную. Сжимает зубы и берет телефон. Кармела редко кричит. Редко скандалит. Редко оскорбляет людей. Ее личико прелестной куколки редко искажается гримасой ярости.
Теперь все это происходит одновременно.
– Борха, сученыш, оставь меня в покое! Ты понял?
Трубка молчит. Девушка тоже молчит.
– Кхм…
Пунцовая от стыда Кармела разом возвращается к своему вежливому полушепоту:
– Слушаю.
– Мы не знакомы… Меня зовут Николас Рейноса, вот… Я был другом Карлоса Манделя.
– Да-да, – отвечает она пересохшими губами.
– Мне нужно срочно с вами встретиться.
5. Видео
Ей открывает дверь мужчина лет сорока пяти. Высокий и крепкий шатен с сединой у висков. В лице его есть что-то милое, комичное – и мужчина старается прикрыть это выражение сухостью манер. В его квартире на улице Мендес Альваро стоит запах краски, слышны крики, удары и какая-то толкотня, а фоном звучит Моцарт.
– Добрый вечер.
– Добрый.
– Я Кармела Гарсес. Простите, что так долго…
– Ничего страшного. Проходи.
Закрыв дверь за спиной у гостьи, хозяин кидается в комнату, к плоскому телевизору, где полицейские и штатские бегут по улице какого-то города, производя немалый шум. Мужчина нажимает кнопки «лентяйки» и оставляет моцартовское фортепиано звучать из колонки айпода в одиночестве.
Какое-то время он смотрит в немой телевизор, а потом оборачивается к Кармеле.
– Шоссе M-тридцать было забито под завязку. – Кармела до сих пор красная от спешки и до сих пор оправдывается. – Это была даже не пробка, а огромная парковка…
Она действительно провела два часа в идиотской пробке, тоскливо слушая вой сирен и новости о столкновениях полиции с манифестантами. Но Рейносу, определенно, не интересны ее личные обстоятельства.
– Да, – отвечает хозяин. – Перекрыли весь Пасео-дель-Прадо от площади Нептуно. Яростная манифестация в поддержку лондонской…
– Происходит целая куча всего.
– Да, целая куча.
Художник молча смотрит на нее. На нем перепачканная краской футболка, джинсы и голубые парусиновые туфли. Слегка выпирает брюшко, но руки тренированные, на рельефной мускулатуре проступают вены. Наверное, еще несколько лет назад этот мужчина следил за своим телом, вот только с возрастом привычка пропала. В хозяине дома все дышит силой и безалаберностью. Кармела являет собой полную его противоположность: серый брючный костюм, белый свитер, платочек на шее, туфли без каблуков, минимум макияжа – она кажется куклой, подтверждая прозвище, которое ей дали в школе.
Квартира представляет собой студию художника, подходящего к делу чуть более серьезно, чем любитель. Кармела замечает, что умелая перепланировка соединила гостиную с полукруглым застекленным балконом, так что здесь более чем достаточно света для мольберта и холста. Мебели немного, но к стенам приставлены картины – законченные эскизы.
– Так, значит, ты и есть Кармела… – произносит мужчина после долгого изучения.
Она кивает, все так же стоя на пороге, и ждет, когда хозяин скажет что-нибудь еще для поддержания беседы, но он ничего не говорит. Поэтому Кармела призывает на помощь Моцарта.