Кроличья нора, или Хроники Торнбери
Шрифт:
1812, June 17
Недавнее событие вынудило взяться за перо вновь.
Последнее время жизнь баловала меня. Видимо, Господь услышал молитвы: мы ждали с Анной первенца. Все наши помыслы были связаны с рождением будущего наследника Торнбери, и мы ни разу не возвращались к прошлому, которое, как я надеялся, навеки похоронено в одной запертой комнате.
Все шло своим чередом, если бы не перемена в настроении леди Анны.
С ней начали происходить сначала совсем незаметные, по постепенно все более и более бросающиеся в глаза не только мне, но и прислуге горестные перемены. Анна стала чрезмерно раздражительной. Приступы неконтролируемой злости мучили ее. Придя в себя после скандала с прислугой из-за совершенного пустяка, Анна плакала и сильно переживала, что не смогла сдержаться и что тем самым она становится похожей на маменьку. Доктор Лукас оставался спокоен, в отличие от меня, и уверял, что перемены в настроении напрямую связаны с беременностью. Он умолял быть как можно внимательнее и нежнее по отношению к жене. Я старался поддерживать супругу и считал дни до ее разрешения от бремени, надеясь, что рождение ребенка вернет ей прежний ангельский характер.
Должен также упомянуть, что нервные срывы Анны носили особенный смысл. С течением времени у нее появилось наваждение, что в Торнбери вселился дух Белой Ведьмы, старающейся навредить ей и будущему ребенку. Я был искренне удивлен и старался вернуть жене разум. Но, несмотря на все уговоры, ее страхи и приступы беспричинной паники только усиливались.
Помню, во время очередной истерики я направился в ее покои, привлеченный криками. Розалинда с тяжелым вздохом вышла из комнаты, где меняла на хозяйке в клочья разорванную ночную сорочку, потому как Анне показалось, что ее душат… Служанка увидела меня, в растерянности стоящего в коридоре напротив спальни беснующейся жены, осмелилась подойти и сказала:
– Сэр, я в отчаянии, я не знаю, что предпринять. Боюсь, леди Анна может навредить себе и, не дай Бог, будущему младенцу…
– Розалинда, я не понимаю, что с ней происходит. Знаешь ли ты действительную причину ее душевной муки? Если бы я только мог ей помочь, не пожалел бы ничего на свете, сделал бы все от меня зависящее.
Розалинда некоторое время молчала, обдумывая слова, и наконец произнесла то, что повергло меня в ужас:
– Сэр Фитцджеральд, я не знаю, как вам сказать, но… ходят слухи среди слуг, простите, что осмеливаюсь их озвучить, будто дух мисс Элен до сих пор живет в этом доме… И еще что она, прости Господи, страшная ведьма. И задумала свести с ума хозяйку и навредить вашему ребенку… Но, сэр, мы не верим этим грязным наветам, тем более я, потому как для меня мисс Элен – святая, спасшая Мари от верной смерти. Я намерена молиться за нее всю оставшуюся жизнь. Моя девочка каждый день спрашивает, когда вернется Волшебница и расскажет сказку на ночь… (Мэри, мой маленький светлый ангелочек! Я помню о тебе!..)
Но тем не менее кто-то в деревне, что у нас по соседству, распускает глупые сплетни. Люди в панике, а некоторые действительно уверяют и божатся, что им являлась Белая Ведьма. Сэр, мне доподлинно неизвестно, кто болтает по пустякам, но только люди говорят, что мисс Элен была посланницей лукавого с целью совратить вас. Простите, я говорю только то, что слышала. Сам дьявол явился за ней и вверг в геенну огненную… Еще говорят, что она знала и рассказывала странные вещи о том, как демоны живут в аду, как летают по воздуху, слышат и видят друг друга на разных концах света… А наши садовники несколько раз встречали ее в парке стенающую. Сэр… Вот почему леди Анна, наслушавшись глупостей, сходит с ума от страха. Но, дай-то Бог, скоро родится младенчик, и она успокоится. Так всегда бывает, надо немного потерпеть… Простите, мне надо идти, – смущаясь, прошептала Розалинда, – я и так вам сказала слишком много пустого…
Служанка быстро прошла по коридору и спустилась по лестнице в свою комнату.
Я еще долго стоял прислонившись спиной к стене, обдумывая услышанное. Какая нелепость! Моя Элен – ведьма? Кто мог распускать эти чудовищные слухи? Кто знал подробности ее истории, кроме нас троих? Никто не был заинтересован в запугивании крестьян… У меня не находилось ответа на этот вопрос… Меня больше волновал другой – почему кто то видит ее образ, а не я, еженощно мечтающий об этом?
А ровно через день произошло страшное событие. Я был занят в кабинете, когда услышал топот бегущих по коридору ног и пронзительный крик Розалинды.
– Не делайте этого, госпожа! – истошно голосила служанка.
Я моментально выскочил из кабинета и побежал по коридору на крики, которые, к моему великому изумлению, звучали из бывшей спальни Элен.
Вбежав, я увидел страшную картину, которая навеки застыла в памяти: Анна с совершенно безумными глазами стояла около ее портрета и старалась, несмотря на тяжелый живот, дотянуться большим поварским ножом до лица моей любимой. На свободной ее руке висела, истошно крича, Розалинда и мешала полоснуть лезвием портрет. Я успел подбежать и с силой выхватил нож из рук жены, но тем не менее картина успела пострадать. Анна в приступе безумия нанесла в самом низу два больших пореза.
Я с отчаянным криком отбросил нож в сторону и без сил опустился в кресло. Боже милостивый, что происходит со всеми нами?
Анна в скором времени пришла в себя, горько расплакалась и опустилась передо мной на колени. Острая жалость к ней пронзила мое сердце.
Ведь я так и не смог полюбить ее. И бедная женщина, страдающая от одиночества, от моего безразличия, поддалась глупым слухам, и они разъели ее несчастную душу. Я один был виноват в ее безумии. Именно я. Это моя нелюбовь сводила с ума Анну, а не бедняжка Элен, потерявшаяся во времени.
После того случая я приказал снять со стены портрет, склеить порезы и перенести его в мой кабинет, куда запретил входить посторонним. Дубликата ключа я не оставил, а единственный был всегда со мной.
Единственное, меня насмешил разговор с доктором Лукасом, когда последний осмелился дать совет: вывезти портрет за пределы Торнбери. „И если он вам дорог, – добавил доктор, – то повесьте его в лондонском доме“. Увидев мои удивленные глаза, он пояснил, что просит это сделать по причине своего беспокойства о психическом здоровье леди Анны, не более того.
В первый раз в жизни я был зол на мистера Фишерли за его менторский тон и почти выставил из кабинета, но, памятуя все то добро, что он сделал для нашей семьи, я сдержался и просто оставил его просьбу без внимания.
Должен признать, что доктор более не осмеливался завести разговор на эту тему.
1812, August 26
Я счастлив безмерно. Господь простил мне прегрешения и снова любит меня, потому что сегодня у меня родился сын, которого мы назовем в честь моего отца – Джорджем Фитцджеральдом Коллинзом. Леди Анна также счастлива. Надеюсь, теперь она полностью избавится от глупых суеверий и займется воспитанием наследника. Я снова предоставлен самому себе, и, слава небесам, душевные муки покинули меня. Я обрел долгожданный покой и странную уверенность, что обязательно встречу свою любимую позже – пусть за смертным порогом, но я обязательно дождусь ее.
1845, November 09
Кажется, прошла вечность после того, как я в последний раз делал запись в этом дневнике. Но сейчас пришло время, я приближаюсь к пределу земной жизни и готов к встрече с неизбежным.
Я пишу эти строки, пока мысли мои еще ясны и поступки разумны.
Оглядываясь назад на прожитую жизнь, я благодарю Бога за посланные на мою долю испытания и страдания. Надеюсь, что выдержал их с достоинством и теперь с чистой совестью предстану перед Высшим Судом, потому что суд человеческий надо мной уже состоялся.