Кроличья нора, или Хроники Торнбери
Шрифт:
Перед тем как завершить дневник, я позволяю себе обратиться к сыну Джорджу и внуку Вильгельму, чтобы они по возможности передали эти слова дальше своим детям и внукам, а они так же своим детям, если на то будет воля Божья.
Я прошу вас считать эти слова одним из пунктов моего последней воли. Все они написаны в здравом уме и твердой памяти.
Прошу передать по наследству единственную просьбу: найти Элен Соколоф, родившуюся, по ее словам, в городе Москва Российской империи в апреле 1974 года, именно 1974 года, настаиваю на этой дате. И вернуть ей портрет, с которым я не расстанусь до конца жизни, о чем и свидетельствую.
Я ухожу со спокойной душой и чистой совестью, что никого
Оставляю себе надежду дождаться ее в другом мире, который скоро откроет мне свои двери».
На этом записи сэра Фитцджеральда заканчивались.
Я подняла лицо, все мокрое от слез, и посмотрела по сторонам.
В кусочке окна, не скрытом портьерой, уже стемнело. Наступил вечер, а для меня время не имело значения, я была вне его власти, Проведя несколько не испытывала ни жажды, ни голода и была счастлива от встречи с любимым, но одновременно страдала от горечи его воспоминаний. Наконец пришли ответы на все мучавшие меня вопросы: что он испытал после разлуки, как сложилась его дальнейшая жизнь и чем она закончилась? Бедный мой друг, мои слезы – капля в море по сравнению с твоими испытаниями. Припомнился последний кошмар, где обезумевшие фанатики сожгли меня на костре. Было ли это фантазией или мое подсознание открыло истину, которая ждала, останься я тогда в поместье? Возможно, судьба отвела от меня страшную беду, мучительную и нелепую смерть от рук сумасшедших? Кто теперь знает?
Невеселые размышления были прерваны осторожным стуком, моментально вернувшим меня в реальность.
Я подошла к тяжелой двери и, потянув за ручку, открыла. Томас стоял на пороге, с явным интересом разглядывая меня. Его лицо насмешливо скривилось, уголок рта предательски пополз вверх.
– Как вы себя чувствуете? Вы здесь или еще… там?
– Не знаю. Я сейчас везде.
Томас проскользнул в кабинет и осторожно взял у меня из рук дневник.
– Знаете, когда я читал его, со мной происходили очень странные вещи. В это трудно поверить, но все события, что описывал сэр Фитцджеральд, как будто проносились перед моими собственными глазами, я словно проживал его жизнь вместе с ним еще раз. И… должен сказать, что физически чувствовал его боль после потери… извините, это похоже на сумасшествие, но это правда… – Томас смущенно улыбнулся и потер переносицу, пряча взгляд.
Я ничего не ответила.
«Дорогой мальчик, ты родился с удивительно тонкой душой, с врожденной способностью к сопереживанию. Это очень редкое человеческое качество… очень редкое. Признаюсь, мне будет тяжело с тобой расстаться, уже так скоро».
Томас смотрел на меня. Если он и прочел мои мысли, то ничего страшного уже не случится, потому что сегодняшний день был очень важен, этот особенный день приоткрывал тайны и давал ответы на самые важные вопросы.
Он отошел к шкафу, чтобы убрать дневник. Вернулся, держа в руках небольшой овальный предмет.
– Позвольте мне сделать небольшой подарок – миниатюру. Уверен, она должна остаться с вами.
На меня смотрел уменьшенный вариант портрета Фитцджеральда, оригинал которого находился в галерее.
Не найдя сил, я присела в кресло у камина и расплакалась, теперь уже от счастья.
Томас стоял рядом и улыбался, довольный, как ребенок.
Казалось, пока я читала дневник, пролетела целая вечность, но на самом деле время приближалось лишь к семи. Пасмурное вечернее небо сыграло шутку, позволив думать, что наступила ночь.
Через час подадут ужин, у меня немного времени прийти в себя и отдохнуть в комнате.
– Поверьте,
Ну конечно, мне даже страшно взглянуть на себя в зеркало. Теперь ясна причина, вызвавшая его улыбку. Глаза в ореоле потекшей туши, красные и опухшие от слез. Я представляю собой увлекательное зрелище для молодых дам, ожидающих меня к ужину. На самом деле в данный момент мне безразлично, что подумают девушки, порадую я их своим заплаканным лицом или оставлю равнодушными. Они из другой, чуждой жизни, с которой я не ищу никаких точек соприкосновения. Скоро я покину их безоблачный мир ничегонеделания, интриг, сплетен, вечного фана.
Прижимая к груди подаренную миниатюру, я вернулась в спальню.
Но стоило переступить порог, как возникло неясное чувство тревоги.
Что-то здесь не так. Что-то изменилось, исчезло или, наоборот, добавилось.
Присутствовал чужой запах. Но сколь долго и внимательно я ни оглядывала комнату, ничего особенного не заметила.
До ужина больше часа, я могла прилечь ненадолго и разложить мысли по полочкам.
Подойдя к кровати, я откинула покрывало и вскрикнула от омерзения.
Подушка была вымазана чем-то липким, красно-бордовым. То, что это кровь, я поняла по приторному запаху, ударившему в нос. Из-под подушки торчал угол оберточной бумаги. Дрожащей рукой я приподняла ее и вздрогнула от испуга. На клочке мятой бумаги лежала отрезанная куриная голова, смотрящая на меня сквозь мутные полуопущенные веки. Завершал композицию безапелляционный приговор, намазанный птичьей кровью:
«WITCH» [16]
Перед глазами моментально пролетели воспоминания из дневника сэра Фитцджеральда. Прошлое решило вернуться. Но без участия человека здесь не обошлось. Кто из гостей затеял со мной страшную игру?
16
«Ведьма» (англ.)
Сначала дурной сон, а теперь его закономерное продолжение – куриная голова с недвусмысленным обвинением. Желудок отреагировал на увиденный натюрморт непроизвольным спазмом.
Когда я пришла в себя, то попыталась проанализировать: кому еще из обитателей Торнбери известна легенда о Белой Ведьме? Томас говорил, что никто не имел доступа к дневнику, или это не так? Кто-то еще его прочел и решил подшутить надо мной? Но тогда этот кто-то догадывается, КТО Я?
Мало того, автор зловещего подарка сейчас собирается вместе со мной отужинать и надеется на совершенно другую реакцию. Он или она рассчитывают на испуганные крики, слезы, а возможно, и на десерт – падение в обморок. Два-ноль в мою пользу – я не доставлю ему такого удовольствия.
Теперь я вряд ли уеду раньше срока, не позлив тебя, дорогой шутник! Ты добился обратной реакции.
Достав из стенного шкафа полотенце, я завернула туда несчастную куриную голову, записку и испорченную наволочку. Переодевшись для ужина, спустилась на кухню. Стараясь остаться незамеченной, пробралась на задний двор и выбросила страшный сверток в контейнер для отходов. Все – с рук долой, из сердца вон! Пора идти и улыбаться!
В гостиной немногочисленные жители Торнбери уже собрались к ужину. На меня одновременно взглянули четыре пары глаз. Две женских, испытывающих и оценивающих. Одна мужских – внимательная и встревоженная, ей я искренне улыбнулась. И последняя, вечно скрытая под зеркалом очков, неизвестная, пустая.