Кроме нас – никто

Самаров Сергей Васильевич

Профессор чуть-чуть замялся. И ответил почему-то шепотом:

– Я не отвергаю… Отвергает командование. И с этим мы должны считаться… Но подготовьте мне список офицеров, с кем я мог бы поговорить по этому вопросу…

– Кто не на задании, тот в вашем распоряжении…

* * *

Перед отправкой на аэродром майор Солоухин давал заключительный инструктаж старшим лейтенантам Семарглову и Вадимирову и присоединившемуся к ним в качестве добровольца без должности подполковнику Яцко. В принципе, он давал инструктаж лишь старшим лейтенантам. Подполковник же при этом только присутствовал, как

и полковник Раух, и даже вопросов по существу не задавал.

Конечно, темой инструктажа, пусть и второстепенной, попутной, было и недавнее задание, полученное от профессора Коновалова. Полковник Раух уже был в курсе дела. С ним профессор беседовал отдельно, хотя и недолго. С подполковником Яцко он не беседовал, и именно потому тема вызвала у подполковника особый интерес в отличие от основного задания группы. Здесь у него вопросы возникли.

Сейчас район действий спецназовцев предполагался совершенно иной, тем не менее майор Солоухин на всякий случай предупредил особо о возможности воздействия инфразвукового генератора и там. В пределах своих знаний рассказал, что это такое, то есть пересказал несколько фраз майора Коновалова, и этими знаниями любопытным пришлось ограничиться.

– А не могут они этот генератор установить где-то здесь, рядом с частью? – поинтересовался подполковник, возвращая разговор в прежнюю плоскость.

– Не могут… – за Солоухина ответил полковник Раух. – Смысла в этом нет. Воздействие генератора, как я понимаю, кончается с выходом из зоны. Они могли подвергнуться облучению там, но вдали облучение уже не действует. Это не радиация, и в организме может накапливаться только в виде созревания стрессового состояния. Но для этого необходимо постоянно этот инфразвук слушать…

Яцко костлявыми плечами пожал почти обиженно, поскольку никто не рвался помочь ему избавиться от гнетущего состояния.

Солоухин провожал офицеров до машины. Перед посадкой подполковник доверительно взял майора под локоть.

– Никак не проходит у меня это ощущение… Никак не проходит, словно я этот генератор в кармане таскаю…

– Это твои личные проблемы… Ломай себя… Думай о другом…

– Я пытаюсь… – подполковник вздохнул. – Вообще не думать…

– А вот это зря… Василий Иванович… – обращением к старшему лейтенанту майор показал, что разговор с подполковником окончен.

Старший лейтенант обернулся, спрашивая взглядом.

– Нет, ничего… Не кури…

– Обещаю, товарищ майор…

Машина запылила по дороге. Солоухин провожал ее глазами до самых ворот. Честно говоря, он хотел бы поговорить со старшими лейтенантами наедине, но подполковник Яцко постоянно желал быть рядом и не дал такой возможности. Поговорить со старшими лейтенантами хотелось уже давно, спросить их об ощущениях, сравнить эти ощущения со своими. Но майор все как-то не решался. Боялся, что его поймут неправильно. Не все умеют правильно понимать вопросы, особенно если эти вопросы исходят от командира.

Подчиненный с чем-то личным или с тем, что кажется со стороны слабостью, обратиться к командиру может без проблем. Командир же с таким вопросом обратиться к подчиненному не всегда имеет право, не рискуя потерять свое право командовать. Авторитет – дело тонкое… А разговаривать с подполковником о том же совершенно не хотелось. Хотя бы по одной причине – особист сам пороха не нюхал, но желает все знать о тех, кто воюет по настоящему, желает контролировать их поступки и даже то, что у каждого на душе. А на душе у всех нелегко. Даже за внешней легкостью характера старшего лейтенанта Семарглова что-то кроется. Эта его легкость в последние дни стала почти нарочитой. Похоже, старлей ее вместо щита впереди себя выставляет, чтобы укрыться. А всегда ровный и добродушный Вадимиров, в противовес Семарглову, необычно мрачен. С чего это? Есть о чем поговорить командиру с офицерами…

Опустился шлагбаум, машина скрылась за воротами…

Майор вздохнул и пошел в штаб…

11

Вертолет группе попался – глухому соседу-меломану не пожелаешь… И звук с двух сторон раскрытыми ладошками по ушам лупит, и трясучка, как у ковбоя во время родео, когда он на диком быке усидеть пытается…

А в голове упорно желает закрепиться единственная доступная во время полета мысль: долетит машина до места высадки группы или по дороге в воздухе развалится… Благо еще, что большая часть полета проходила на предельно низких высотах, как бывает обычно для достижения скрытности высадки. Впрочем, быстро подступал вечер и темнота вместе с ним. На земле уже совсем темно было – ничего в иллюминатор не видно, а потом и в воздухе потемнело. И вертолет набрал высоту, чтобы спрямить углы.

Старший лейтенант Семарглов трижды пытался сказать что-то сидящему неподалеку Вадимирову, но тот, хотя и замер с широко открытыми глазами и смотрел вроде бы перед собой, пусть и невнимательно, наверное, все же спал, как спать уже привык. Семарглов слышал, что, если человек сидит с открытыми глазами и не мигает, он спит. Вадимиров не мигал. И не показывал реакции на слова. По крайней мере, на обращение к себе не реагировал. Может быть, просто шум вертолетных винтов и дребезжание разболтанного корпуса вертолета мешали услышать обращенные к нему слова Василия Ивановича. А он задумался… Может, в самом деле уснул таким образом… От усталости, говорят, люди и стоя засыпают…

Когда за иллюминаторами встала прочная темень, Семарглов решил и сам уснуть, не зная, когда в следующий раз представится ему такая возможность. Он закрыл глаза и привалился к стенке, но дребезжание стенки переходило вибрацией в бронежилет, и это было неприятно. Впечатление складывалось такое, будто проглотил бетонный вибратор. А потом отчетливо и резко, сразу ясной картиной, сохранившей не только внешний вид, но и звуки, и запахи, и ощущения, предстала перед ним тропа на том самом перевале, непонятные, пугающие вибрации воздуха вокруг и гул земли под ногами. Все это очень похоже передавали, словно повторяли старый мотив, вибрации вертолета, и оттого, что воспоминание приятным не было, не мог стать приятным и полет. И не спалось от воспоминаний…

Василий Иванович никогда не относил себя к людям робкого десятка. Даже в самом детстве. А уж став армейским офицером, и подавно о робости забыл. Но человеческая храбрость имеет такое странное свойство, что проявляется тогда, когда отчетливо видит перед собой противника. Пусть этот противник намного сильнее и имеет вид более грозный. Храбрость это не напугает. Но вот когда противника не видишь и не знаешь даже, что за силы тебе противостоят, не понимаешь, что можешь этим силам противопоставить, уютно себя не чувствуешь.