Кровь баронов
Шрифт:
— Но Иеклейн, может быть бедный малый вовсе не виноват?
— Виноват, — отвечал он резко, — и ты тоже виновата… Ты видела, что не несут кабана, и не могла послать к Вильгельму.
— Я была так занята, что забыла…
— Забыла то, что приятно Маргарите, которая так добра к тебе. Это не рассеянность, это уже просто неблагодарность.
Никакой упрек не мог быть несправедливее и не мог сильнее оскорбить бедную Марианну. Она обожала госпожу Гейерсберг и любила Маргариту с глубокой, почтительной нежностью. Кроме любви Иеклейна, которая была для нее всем, она охотно пожертвовала бы в случае необходимости даже жизнью, чтобы избавить друга своего детства от какого-нибудь огорчения.
— Ты не прав, Иеклейн, — сказала она со слезами на глазах и в голосе. — Мне очень жаль, что я забыла хоть одну вещь, которая может доставить удовольствие Маргарите; но я не виновата, что…
Иеклейн не дослушал ее и подошел к кухонной двери, чтобы посмотреть, кто в зале.
— Фу, — заворчал он, — скоты, как они шумят! Воняет табаком, пивом, водкой!.. Наши гости не вынесут этого; надо всех их вытурить!..
— Зачем? — робко спросила Марианна.
Он пожал плечами.
— Маргарита и ее матушка захотят отдохнуть, — сказал он, — а этот шум хоть кому надоест!
Марианна посмотрела на него с удивлением. Ничто так не противоречило привычкам Иеклейна, как эти слова его. Он никогда не решился бы возбудить неудовольствие своих обыкновенных посетителей из-за того, чтобы не беспокоить заезжих дворян: напротив, когда приезжали господа, он обыкновенно старался подзадорить товарищей и заставить их шуметь вдвое.
— Если дворяне, что остановились наверху, недовольны, — говорил он в таких случаях, — так пусть ищут другую гостиницу. Слава Богу, Яков Рорбах обойдется и без их червонцев!
Удивленный взгляд невесты как будто смутил трактирщика.
— Неужели ты не видишь, что они пьяны, — сказала она с досадой, указывая на семь или восемь крестьян, которые; усевшись вокруг стола, вели самый оживленный разговор.
За другим столом, стоявшим в самом темном углу залы, сидело двое людей, одетых в купеческое или мещанское платье. Нахлобучив на глаза шляпы с широкими полями, они уселись так, что лиц их нельзя было разглядеть, и говорили шепотом. Наконец, в противоположном углу, сидел крестьянин за бутылкой вина. Он сидел, опершись локтями на стол; голова его лежала на руке, и черты его лица невозможно было рассмотреть.
Иеклейн недоумевал, не зная, что делать. Один из крестьян сказал в это время тихо, поднимая свой стакан:
— За возрождение Башмака, друзья, каково бы ни было его новое имя!
Башмак было название первого восстания крестьян против дворянства. Его назвали так, потому что в то время крестьяне имели право носить только башмаки тогда как сапоги и ботинки считались исключительно дворянской обувью.
Иеклейн не расслышал слов старого крестьянина, но очень ясно слышал заявление сочувствия его товарищей, которые подняли крик и застучали стаканами по столу.
— Вы слишком шумите, друзья, — сказал трактирщик, подходя к ним.
— Кто заплатил деньги, — отвечал один из пивших.
— Тот и пей, а стучать не приходится! — перебил Иеклейн, мгновенно выходя из себя.
— У твоего отца слух был что-то не так нежен, любезный друг, — пробормотали другие крестьяне.
— Отец поступал по-своему, а я делаю по-своему. К тому же поздно, вам всем далеко идти, и я советую вам отправиться в путь.
— Поставь-ка нам еще две бутылочки этого дешевенького рюдейсгеймера.
— Нет, я жду приезжих, и вам пора отправляться.
— Мы уйдем, когда захотим, — отвечал несколько подпивший крестьянин. — Ведь у тебя трактир? Стало быть, когда честно расплачиваются…
— Вот новости, — заговорили другие, — мы имеем право оставаться здесь, сколько нам будет угодно, под самым твоим носом, дружок Иеклейн!
— Ну, а я вам говорю, что я здесь хозяин, и что вы сейчас отсюда уйдете! — вскричал взбешенный Иеклейн.
— Не ты ли нас вытолкаешь? — спросил толстый крестьянин, весом по меньшей мере в двести фунтов и по-видимому чрезвычайно сильный.
— Да я, — сказал Иеклейн, — и начну с тебя любезный друг. Отвори дверь, Гертруда, — крикнул он служанке, которая повиновалась, дрожа всем телом.
Марианна хотела вступиться, но это еще больше разозлило Иеклейна.
Как только дверь была отворена, он повторил крестьянам свою просьбу удалиться. Они отвечали ругательствами и шуточками, которые окончательно вывели трактирщика из терпения. Он бросился на толстого крестьянина, который поддразнивал его, и схватил его за шиворот и за пояс панталон; потом, несмотря на отчаянное сопротивление, он поднял его, дотащил до двери и выкинул на улицу.
В свалке Иеклейн получил несколько пинков, а казакин его украсился несколькими прорехами.
По-видимому Иеклейн очень заботился сегодня о своем наряде, потому что тотчас попросил Марианну зашить разодранный рукав.
— А ты, Франц, — обратился он к своему лакею, — выпроводи остальных, кто в зале.
— Подожди минутку, я сама пойду к ним, — сказала Марианна, которая имела полное основание не доверять дипломатическим талантам Франца.
— Ты слышал, что я сказал? — продолжал Иеклейн.
— Слышал, сударь, — отвечал слуга с приторной улыбкой.
Вместо того чтобы последовать наставлениям Марианны, которая приказала ему быть повежливее с путешественниками, он нашел, что самое лучшее — еще более усилить дерзкий тон своего хозяина. При первых же словах, которые он произнес, старший из путешественников — ему было на вид, по меньшей мере, пятьдесят лет — бросил на него такой взгляд, что Франц совсем смутился. Другой незнакомец засмеялся, и товарищ его последовал его примеру.