Кровь и честь
Шрифт:
— А что такое? — сделал невинное лицо генерал. — Разве я чего-то нарушил, Иннокентий Порфирьевич?
— Знаю я ваши подарки от неизвестных дам… — махнул рукой врач. — Будто не слышно было, как этот «подарок» булькает!
— Да бросьте вы, полковник! Мы вот сейчас пойдем чревоугодничать, а имениннику что — постной кашей давиться? Он, думаю, и с товарищами поделится.
— Поступайте как знаете, — махнул рукой Седых, демонстративно отворачиваясь.
— Видите, Бежецкий: медицина дала добро. Ну, не буду вас отвлекать, господа офицеры, — лукаво оглядел больных генерал. — Сам был молодым — все понимаю… Пойдемте, господа!
Гости, сохраняя субординацию, покинули палату. В дверях задержался лишь полковник Грум-Гржимайло и, нахмурив брови, погрозил вконец засмущавшемуся Саше кулаком, пряча в густых усах усмешку. Как суровый, но справедливый отец, командир был рад за своего питомца…
Едва дождавшись, пока шаги стихнут, выздоравливающие окружили пунцового от смущения Александра. Даже капитан приковылял с костылем: не спеша тянуться перед начальством, он рад был поздравить младшего товарища.
— Это моветон, господа, — остановил он насмешников Рихтера и Сапунова, «штаб-близнецов», как звали их в палате — штабс-капитан артиллерии и драгунский штаб-ротмистр действительно весьма походили внешне: сейчас один прикалывал Станислава на грудь поручиковой пижамы, тогда как второй пытался привинтить «клюкву» куда-то на боковой карман. — Негоже так поступать с боевыми наградами — не цацки. Давайте лучше посмотрим, что прислала Сашеньке прекрасная дама…
В коробке обнаружились две объемистые бутыли «Шустовского» и множество съестного, при сытной, но весьма однообразной кормежке показавшегося офицерам истинными деликатесами.
— А дама-то знает, чем угодить! — пробубнил, откусывая от огромного бутерброда с консервированной лососиной, подпоручик Стебельков. — Право, господа — я не отказался бы заиметь подобную пассию! Поделитесь, поручик — где вам удалось познакомиться?
— Да так… — опустил голову Александр.
Он-то понимал, что ни о какой «даме» речи идти не может: вряд ли матушка бедняги фон Миндена способна была сейчас думать о чем-нибудь, кроме сына. Полковник Седых поведал Саше, что поручика в тяжелейшем состоянии отправили в Империю: риск риском, но из двух зол выбирают меньшее. Поврежденный позвоночник грозил навсегда оставить офицера недвижимым. А значит, подарок — дело рук самого генерала: как же ему иначе поблагодарить спасителя родного племянника?
«Думаю, что и к Станиславу моему, — погладил Бежецкий алую эмаль на золотистом крестике, — он руку приложил. Линевич, конечно, наоборот, гадостей всяких наплел про меня…»
— Помолчите, подпоручик, — оборвал Стебелькова проницательный капитан. — Вам таких дам, как Бежецкому, не видать. Статью не вышли. И вообще — прекратите закусывать, не выпив. Что за плебейские замашки?
— Это точно, — прогудел прапорщик, наливая в «рюмки» благородную жидкость. — Нос не дорос у тебя, Стебельков. Вот когда «стасика» с мечами отхватишь — тогда и будешь ерничать.
Настоящих рюмок, естественно, не нашлось, и в ход пошло все подходящее — от мензурок для лекарств до граненых стаканов. Рихтер с Сапуновым на полном серьезе даже предлагали «утку» — идеально чистая стеклянная посудина по назначению в ходячей палате никогда не использовалась, разве что в качестве пепельницы, но не встретили понимания. Александру как виновнику торжества досталась вазочка для цветов, объемом чуть более пивного бокала.
— Согласно традиции, — подмигнул капитан, ловко отцепляя орден от банта. — Смотрите, не проглотите от волнения.
Крест со скрещенными мечами булькнул в янтарную жидкость.
— А то весьма сложно выходит, знаете ли, — не преминул вставить Рихтер. — Разлапист-с!
Странное дело — Сапунов почему-то его не поддержал…
Саша, волнуясь, взял в руки наполненный на четверть «бокал» — дешевенькую безделицу какой-то провинциальной российской фабрички, кажущуюся ему сейчас драгоценным богемским хрусталем, и поднес к губам. Награда золотым паучком притаилась на дне, алая эмаль сквозь коньяк казалась темно-кровавой…
— Хоть тост скажите. — Глаза Хлебникова смотрели серьезно.
Поручик медленно поднялся на ноги, с бокалом в руке: крест тихонько звякнул о стекло, словно желая поддержать.
«Что же сказать? — бестолковыми воробьями метались мысли в Сашином мозгу. — За Государя Императора?.. К месту ли? За Отечество?.. Чересчур напыщенно…»
— За боевое братство, — медленно и четко выговорил он, решительно опрокинул в рот вазочку и выплюнул на ладонь сверкающий орден.
Хороший коньяк проворной змейкой скользнул по пищеводу, согрел желудок и теплой волной поднялся в голову.
— Хорошо сказал, — одобрительно пробасил прапорщик, наливая по второй. — Будет толк из парнишки, а, капитан?
— Правильно сказал, — капитан поднял мензурку. — За вас, поручик!..
12
Пирушкой визит генерала не закончился.
Едва подвыпившие (именно подвыпившие, а не пьяные — что такое для шестерых здоровых военных литр с небольшим коньяка?) офицеры успели убрать со стола и разблокировать палату — вынуть из дверных ручек вставленную туда ножку табурета, адъютант Мещерякова, сопя и отдуваясь, втащил еще один подарок. Портативный телевизор.
— Вот, Василий Никитович приказали, — вытер пот со лба поручик. — Чтобы героям не скучно было выздоравливать.
— Передайте господину Мещерякову нашу благодарность. — Хлебников опять возлежал на своем ложе в позе римского патриция. — Теперь выздоровление будет идти в два раза быстрее.
— Если бы он еще о девочках распорядился, — фыркнул со своей койки Рихтер. — То сразу в четыре!
— К чему вам кордебалет, штабс-капитан? — лениво буркнул Сапунов. — Вы и так храпите, словно симфонический оркестр.