Кровь и лед

Маселло Роберт

— Вместе мы переживали вещи и пострашнее. Страшнее всего, что может произойти с человеком. Страшнее всего, что вы только можете себе представить.

Элеонор отвернулась и заплакала; ее хрупкие плечи затряслись под плотным махровым халатом.

Он опустил на пол рюкзак и присел на пластиковый стул в углу. Майкла раздирали противоречивые чувства: одна его часть говорила, что наиболее благоразумным будет просто оставить Элеонор в покое и вернуться позже, когда она успокоится, но другая — а может, он принимает желаемое за действительное? —

подсказывала, что, несмотря на горе и растерянность, девушка не хочет, чтобы он уходил. Что его присутствие может принести ей некоторое успокоение. В непривычной искусственной обстановке, куда ее поместили, журналист был для нее тем единственным, что напоминало о живом и теплом мире.

— Доктор говорит, что я не могу уйти отсюда, — произнесла Элеонор уже более спокойным голосом.

— Я бы тоже рекомендовал воздержаться от прогулок во время снежной бури, — попытался пошутить Майкл.

— Я имею в виду — из этой комнаты.

Майкл прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Это временно, — заверил он ее. — Просто мы не хотим подвергать вас воздействию разного рода микробов и бактерий, против которых в вашем организме может не быть естественной защиты.

Элеонор горько усмехнулась.

— Я ухаживала за солдатами с малярией, дизентерией, холерой и крымской лихорадкой, которой в итоге заразилась сама. Как видите, я осталась жива. — Она глубоко вздохнула и добавила уже более воодушевленно: — И в немалой степени это заслуга мисс Найтингейл. Она требует по ночам проветривать больничные палаты, чтобы избавиться от вредных миазмов, которые накапливаются за сутки. Я думаю, только лишь благодаря гигиене и здоровому питанию можно спасти бесчисленное количество жизней. Было бы желание и воля руководящих должностных лиц.

Это был самый длинный монолог, какой Майкл слышал от нее за все время. Должно быть, Элеонор и сама удивилась собственной болтливости, поскольку резко замолчала, а щеки ее залились легким румянцем. Майклу стало ясно, хоть он и раньше об этом догадывался, что к обязанностям медсестры девушка относилась очень серьезно.

— Что это я говорю… — пробормотала она. — Мисс Найтингейл давно умерла, а все, что я сейчас сказала, несомненно, звучит крайне глупо. Мир шагнул вперед, а я рассказываю об известных вам прописных истинах, которые либо прошли проверку временем, либо давным-давно доказали полную несостоятельность. Простите, забылась…

— Флоренс Найтингейл была совершенно права. Как и вы. — Майкл помолчал. — А что касается изолятора, то долго вас тут держать не станут. Я посмотрю, что можно сделать.

За время их непродолжительных встреч Элеонор наверняка уже подверглась воздействию микробов, которых он нес на себе, рассуждал Майкл, так что вряд ли их дальнейшее общение сможет нанести девушке больший вред. А что касается других людей на базе — что ж, лагерь предоставляет массу возможностей минимизировать контакты с ними. Как-никак станция Адели — не Центральный вокзал Нью-Йорка, вечно переполненный народом.

Элеонор

села на краешек койки лицом к Майклу. Должно быть, седативное средство начало действовать, так как она перестала плакать и в отчаянии заламывать руки.

— Я подхватила лихорадку после того сражения, — сказала она.

Майкл насилу удержался, чтобы не вытащить диктофон, но он старался не делать ничего, что могло поставить ее в тупик или растревожить неустойчивую психику.

— Синклера — лейтенанта Синклера Копли Семнадцатого уланского полка — ранили во время кавалерийской атаки, а я заразилась в тот период, пока ухаживала за ним в госпитале.

Ее взгляд сделался каким-то отрешенным. Это навело Майкла на мысль о том, что даже самые слабые современные транквилизаторы могут оказать очень сильное воздействие на человека, который не принимал их ни разу в жизни.

— Но ему еще повезло. Правда. Почти всех его товарищей, включая самого близкого друга капитана Рутерфорда, убили. — Она вздохнула и сомкнула отяжелевшие веки. — Из того, что мне рассказывали, я поняла, что легкая бригада была полностью уничтожена.

Майкл чуть со стула не свалился. Легкая бригада? Она что, рассказывает о знаменитой атаке бригады легкой кавалерии, увековеченной в стихотворении лорда Альфреда Теннисона? Господи, неужели она была непосредственным свидетелем тех событий?

Выходит, ее замороженный приятель — этот лейтенант Копли — один из выживших в той бесславной атаке? Что бы это ни было — плод больного воображения или действительно невероятное свидетельство из уст человека, лично принимавшего участие в исторических событиях, — он обязан зафиксировать рассказ.

Сунув руку в рюкзак, Майкл быстро извлек из него диктофон.

— Если вы не возражаете, — сказал он, — я использую это устройство, чтобы записывать наш разговор.

Майкл нажал кнопку «Вкл».

Элеонор задумчиво посмотрела на приборчик, однако загоревшаяся красная лампочка, указывающая на то, что он начал работать, кажется, ее совсем не заинтересовала. Возможно, она не услышала его слов, но скорее всего просто не стала задумываться над назначением машинки. У Майкла складывалось впечатление, что ее разум, столкнувшись с таким количеством нового и необычного — от чернокожих женщин-врачей до электрических ламп, — отказывается хвататься за все сразу, а предпочитает осмысливать окружающую действительность маленькими порциями.

— Им приказали атаковать русскую артиллерию, но их разбили наголову, — произнесла она. — Противник расставил пушки на холмах по всем сторонам долины. Урон был чудовищным. Я работала денно и нощно, как и моя подруга Мойра, и все остальные медсестры, но мы все равно не справлялись с притоком раненых. Происходило очень много сражений, и очень много солдат гибло или становилось калеками. Наших возможностей на всех не хватало.

Она перенеслась в прошлое и снова переживала события минувших дней; это читалось в ее глазах.