Кровь и пот
Шрифт:
Долговязый оказался словоохотлив и тут же рассказал Калену со всеми подробностями, как три аула расположились по соседству ранней весной на джайляу, недалеко отсюда. Жили они мирно, ни о чем плохом не думая, как вдруг указ белого царя переполошил их. После долгих споров и криков аксакалы трех аулов твердо сошлись на одном: не отдавать молодых джигитов в русскую армию. А сегодня спозаранку до них дошел ужасный слух — будто в аул волостного прибыл из уезда карательный отряд. И вот, поспешно снявшись с насиженного места, они теперь уходят подальше в степи…
— Счастливого
— Отныне, — сказали они, — мы готовы разделить все невзгоды с вами вместе.
Кален обрадовался, увидев решимость вооруженных дубинками молодых джигитов. По совету Калена кочевье отправилось к прибрежью.
Отряд быстро двинулся дальше. Было душно, палило солнце, клубилась пыль, ела глаза, забивалась в ноздри. Лошади беспрестанно фыркали, встряхивали головами. Отряд шел ровной рысью, сухая полынь хрустела, трещала под копытами.
— Колодец далеко? — спросил Кален.
— Теперь уж нет… — сказал долговязый.
— Ведь около аула волостного есть овраг?
— Есть, есть, Кален-ага.
Кален молчал. Долговязый испытующе поглядел сбоку, поерзал в седле и, помедлив, сказал:
— Почему спросили, Кален-ага?
— Да так.
— Кален-ага, в твоих руках поводья наших коней и нашей жизни… За тобой мы пойдем хоть куда! Только если бы ты нам объяснил все. Предки недаром говорили, что шуба, скроенная…
— Какая шуба?
— Да нет, не шуба… А я хотел сказать… Помните, говорят: «Шуба, скроенная сообща, куцей не будет».
Кален засмеялся и зажал шенкеля, переводя гнедого на широкую рысь. Кони дышали все надсадней, но Кален остановил отряд, только достигнув места недавней стоянки снявшихся трех мятежных аулов — тут был колодец. Решив переждать здесь жару, чтобы тронуться дальше по вечерней прохладе, Кален послал разведчика к аулу волостного.
Возле байского аула была небольшая котловинка, наполнявшаяся весною талой водой. До самой середины лета ходили сюда на водопой табуны рода Абралы.
Вернувшись, разведчик рассказал, что русские солдаты разбили палатки на западном, прохладном берегу заросшего осокой пруда. Солдат было не очень много, человек сто, но зато у всех винтовки и, кроме того, на бугре видны две пушки…
Джигиты приуныли, и каждый вдруг захотел остаться наедине со своими невеселыми думами. Одни, спасаясь от солнца, попрятали головы в тени чахлых кустов. Другие, не выпуская повода, жались к потным бокам коней. И тут впервые в душу Калена закралось сомнение. Раньше он рисковал только своей головой, а теперь под его началом оказались сотни людей…
Он вдруг разозлился на свою слабость, и изрытое оспой лицо его почернело от досады. С нетерпением принялся он ждать вечера. Как только кровавое солнце скрылось за горизонтом, джигиты сели на коней. Все молчали, никому не хотелось разговаривать. В вечерней прохладе отдохнувшие кони бежали споро, и через короткое время отряд добрался до глубокого оврага возле аула волостного.
Джигиты спешились, подтянули подпруги.
При выезде из оврага Кален натянул повод и подождал, пока подъедут отставшие. Поднявшись из оврага к аулу, опять остановились. По старой воровской привычке Кален припал к гриве коня и стал зорко всматриваться в темноту. Совсем близко впереди чернели своими круглыми боками юрты. Возле каждой из них в жер-ошаке — специально вырытых ямах для установки котлов — мерцали огоньки. В самой ближней юрте кошма была приподнята, и через оголенные решетки слабо светил желтый язычок лампы. Кален с неудовольствием отметил, что в ауле никто еще не ложился спать. А тут еще, зачуяв их, дружно забрехали собаки, и Кален явственно услышал перекликающиеся голоса.
— Уай, смотрите, табун идет к аулу!
— С чего бы это? С водопоя еще днем ушли на выпас!
— О господи, пыль-то поднимут!
— Гоните их прочь!
— Да-да, подальше от аула!
Несколько человек побежали от аула к отряду. Осмелевшие собаки тотчас обогнали их и, захлебываясь лаем, помчались впереди. Кален резко выпрямился в седле, закричал: «Вперед, джигиты!»— и пустил коня вскачь. С криками: «Аруах, аруах! Бей! Бей!»—джигиты рвались за ним. Оглушительный топот обрушился на вечерний аул. Не встречая сопротивления, джигиты неслись мимо юрт, колотя на ходу по кошмам, по остовам, проламывая деревянные ууки.
Кален круто осадил коня у самой богатой юрты, спрыгнул с седла, копьем откинул войлочный полог. Джигиты с ружьями вместе с ним ворвались в юрту.
— Бросай оружие! — гаркнул Кален.
Четверо солдат оторопело переводили взгляд с ружей на великана с маленькими змеиными глазками на черном лице. Они стояли, прижимаясь спинами к тюкам, сложенным у стены. Сообразив, что стрелять они побоятся, Кален шагнул к солдатам и вырвал у них винтовки. За стенами юрты по-прежнему топотали кони, что-то трещало, ломалось и раздавались воинственные крики: «Аруах, аруах!»
Оглядевшись, Кален увидел у противоположной стены кучку насмерть перепуганных аксакалов и среди них Алдабергена-софы. Кален подскочил к нему:
— Где Еламан?
— Кален, родной… Хоть перед богом мы…
— Еламан где, спрашиваю? Ну!
— Аллах свидетель… Не знаю…
Кален схватил его за густую сивую бороду.
— Говори!
— Айналайн… Аллахом клянусь! Да постигнет меня божья кара!
— Зарежу, старая собака!
— Ойбай! Днем видел… Кален, родимый! У-увезли его.
— Куда?