Кровь и пот
Шрифт:
— Хоть и отдала я тебе свою единственную дочь, ты небось доброго слова обо мне не сказал, по роже твоей вижу!
— Ойбай, теща милая ты моя, я ведь только и делаю, что хвалю тебя!
— Знаю, как ты хвалишь… Заткнулся бы! Эй, батыр! — обратилась она к Калену. — Видишь, народ как измучен? Пора бы и о стоянке подумать…
— Скоро колодцы будут.
— «Колодцы, колодцы»! Одной водой сыт не будешь.
— Будет всем и похлебка.
— Эх, батыр! Деверек ты мой! Не зря говорят: батыр — как младенец. У меня в пути брюхо к ребрам прилипает. Должна я свежего мясца хоть попробовать, а? Бог милостив, врага пока не видать, а если
Мунке, пряча усмешку, искоса посмотрел на жирную кобылку под Каракатын.
— Ну чего шумишь? Глянь, сколько под тобой мяса!
— Молчи, растяпа! А я, дура, еще ему дочь отдала…
В голове кочевья вдруг поднялся шум. Колотя ногами лошадей и верблюдов, что-то радостно крича друг другу, люди кинулись вперед. Переглянувшись, Кален и Мунке пустились вдогонку. Кочевье спускалось в широкую низину. На большой, истоптанной копытами равнине уже видны были четыре колодца, выложенные кривыми сучьями. Их обступили густо, руки нетерпеливо тянулись к бадьям. Пили жадно, помногу, не отрываясь. Иные норовили ополоснуть лицо и руки. Другие, напившись, выливали остаток воды себе на голову.
Кален облизнул сухие, потрескавшиеся губы. На зубах скрипел песок. С трудом отведя взгляд от воды, он сильно дернул гнедого, тянувшегося к колодцу. Все вокруг было вытоптано до пыли многочисленным скотом богатого аула, с самой весны летовавшего в этом краю. Скот теперь пасти было негде. Но зато здесь была вода, и Кален решил дать передышку людям, коням и скотине.
Проснулся он рано. Безветренная заря занималась по-летнему кротко, ласково. Несмотря на то, что вчера легли еще до сумерек, на рассвете никто не проснулся, все спали крепким сном. Везде как попало валялись тюки. Стоя дремали нерасседланные кони. В зыбких голубоватых сумерках развьюченные верблюды казались неестественно огромными.
Услышав приглушенный разговор, Кален поднял голову и насторожился. Недалеко от него в тесном кругу сидели с десяток стариков, среди которых Кален узнал Мунке, Доса и Судр Ахмета. Судр Ахмет был явно чем-то взбудоражен и обрадован. Он вдруг сорвал с головы войлочную шляпу и азартно ударил ею по песку.
— Да, да! — крикнул он тонко. — Мы, почтенные старцы шести родов, поднимем его на белой кошме… и тогда…
— Да уймись ты! Хватит!
— А вот и не уймусь! Кто ты такой?
— Тише!
— Не злите меня! А то я…
— Да успокойся ты! Тихо! Вон и Кален проснулся… Отряхивая полы чапанов, старики чинно поднялись и двинулись к Калену. Кален тоже встал. Он глаз не мог оторвать от белого как снег аргамака, которого крепко держали под уздцы два джигита. Аргамак был горячих теке-жаумитских кровей, жидкая грива его на тонкой длинной шее трепетала при малейшем движении. Конь храпел, выгибая шею дугой, косил огненным глазом. Не удержавшись, Кален быстро подошел к аргамаку, восхищенно погладил тугую атласную шерсть, похлопал по крутому крупу.
— Хорош конь! Чей же такой? — спросил он у подошедшего Мунке.
— Нравится, а?
— И не спрашивай! Так чей же?
— Твой.
— То есть как— мой?
— Кален, дорогой! — торжественно начал старый рыбак. — Благодарный твой народ, который ты возглавил в трудный час… После долгих раздумий мы пришли к решению…
Старейшины разных родов одобрительно кивали белыми бородами. Кален нахмурился и тяжело посмотрел на Мунке. Тот смешался и отвел глаза. Он сразу
— Уа, Каленжан!
Его стали дергать сзади за халат, но Судр Ахмета было уже не удержать.
— Когда заклятый враг схватил нас за глотку и… и пробил час испытания, ты, Каленжан, бросил клич и поднял свой славный народ. Все мы собрались под твоим знаменем. Теперь народ твой проспался, продрал глаза, вспомнил древний обычай предков и решил тебя, храбрый наш Каленжан, подобно незабвенному Аблаю, поднять на белой кошме и порво… и провозгласить ханом! Ты теперь будешь первым ханом из черной кости! Кален-хан! Хан Кален! Господи, дожил… дожил я наконец до счастливого дня!
Судр Ахмет растрогался, слезы потекли у него по щекам, в носу стало мокро, и он, отвернувшись, громко высморкался. Калену стало весело. «Что это они — серьезно или нет?» Он строго посмотрел на Мунке. Пряча глаза, тот боком отошел к старикам и растерянно развел руками. Аксакалы, потупив глаза, молчали: не будет им удачи. Все пошло прахом. А как хорошо было задумано. Влиятельные аксакалы шести родов вчера подыскали белого аргамака. Нашли и серебряную сбрую. И сегодня поднялись чуть свет, почистили одежду и с особым тщанием, не жалея воды, совершили обряд омовения. В пути, во время тяжелых переходов положенную по шариату пятикратную молитву читали они кое-как, на ходу, наспех. Зато сегодня, уже не торопясь, отдали должное аллаху — утренний намаз прошел благоговейно. Как истые мусульмане, надолго замирали они в поклонах и обращали потом просветленные лица в сторону священной Мекки. Долго потом еще покоилось на лицах белобородых старцев умиротворенно-благостное выражение, тщательно готовились они к разговору с Каленом. И вот великое событие, освященное предутренней молитвой, вдруг осквернили богопротивные уста этого нечестивца. Судр Ахмет, чувствуя на себе гневные взгляды, старался ни на кого не смотреть.
— Уа, Каленжан! Хан, говорят, обладает умом сорока человек. В этом краю нет никого умнее и храбрее тебя! Не спорь со мной, я знаю, что говорю!
— Замолчишь ты или нет? — Длиннобородый, в белой чалме старик гневно поднял посох и вышел вперед. — Кален, дорогой! Народ решил избрать тебя своим ханом.
— Да что вы, почтенные! Какой из меня хан? Я ведь конокрад. Боюсь, не выйдет из меня хана, хоть искупай меня в молоке белой кобылицы…
— Астафыралла! Не гневи бога!
— Да какая вам разница — хан Кален или просто Кален? Вы одно знайте, дойдет до дела — честно поведу своих джигитов в бой! А за коня спасибо! Давайте соберем людей, вознесем молитву всевышнему…
Один из дозорных, нахлестывая коня, мчался во весь опор к Калену. Услыхав торопливый топот, старики побледнели и со страхом повернулись к всаднику. Прискакав, тот с ходу скатился с седла и завопил:
— Солдаты!!!
— Много?
— Прямо ужас! Еще пушка у них!
— Далеко?
— К пескам подходят…
Кален повернулся к старику в белой чалме, молитвенно сложил ладони.
— Ну, ата, благослови нас!
Проснувшись от топота и крика дозорного, подбегали со всех сторон джигиты, опускались на колени за спиной своего вожака и тоже молитвенно складывали руки. На востоке, из-за большого бархана, снопом рассыпая первые лучи, медленно поднималось солнце.