Кровь и пот
Шрифт:
— Как будто спешно идет…
— А ведь Кудайменде из города войско вызвал!
— Оно и есть!
В ауле перепугались, забегали. Матери закричали, стали звать детей. Девушки, молодые женщины прятались. Рыбаки все-таки остались на улице, потели от страха. Облако пыли все приближалось, надвигалось на аул. Вот оно спустилось с Бел-Арана, и среди его беловатой мглы рыбаки начали уже угадывать морды и спины коней. На всем скаку в аул ворвался огромный всадник и заорал:
— Эге-ге! Здорово, рыбаки!
— Апыр-ай, да это Кален!
— Он, он! Точно он!
Старики закрутили
— Ай, бесстрашный сокол!
— Ойбай-ау! Целый табун коней пригнал!
— Кормилец ты наш, опора наша…
Дос робко стоял позади, только рот раскрывал. Его нашла Каракатын, горячо зашептала ему на ухо, Дос только моргал.
— Да ты что это, окаменел, что ли? — завопила Каракатын, дергая и пихая мужа. — Без своей доли останешься, иди скорей!
Дос неуверенно подошел к табуну. В отборный табун верховых коней, который бай держал отдельно, затесалась случайно приземистая саврасая кобылка. Брюхо у нее было вислое, как у жеребой, ляжки толстые, мясистые, широкий круп лоснился. Дос как глянул на нее, так уж больше ни на что и не смотрел, только облизывался. «Зарезать бы к зиме, пай-пай, скотище, весь дом утопал бы в жиру!»— взволнованно думал он. Незаметно для себя он все ближе подвигался к ней.
Кален погнал табун к морю, слез с гнедого, бросил повод подскочившему рыбаку.
— Джигиты! — закричал он. — Это табун Кудайменде! Расплачиваться никому не придется! Берите каждый но коню!
Дос все смотрел на саврасую, глотал слюну. Не расслышав Калена, он переспорил:
— Что он говорит? Он пригнал их для езды, что ли?
— Ее-е, а ты думал, на убой? Пошли скорей, выберем коней получше…
Дос не двинулся с места. Рядом с ним остались еще несколько человек. Стояли, поеживались — робели. А в ауле опять поднялась пыль, рыбаки сгоняли коней в гурты, заарканивали. Еламан выбрал себе поджарого буланого конька, накинул петлю и тут же взнуздал его. Еламан оживился, разгорячился, глаза его блестели лихорадочно.
— Эй, джигиты! — закричал он. — Раньше мы были злые, но пешие… Теперь у каждого будет конь…
— Какой толк в конях, когда оружия нет? — хмуро крикнул кто-то в ответ.
Еламан по голосу узнал Доса, смутился на минуту, но тут же справился, опять заблестел отчаянными глазами:
— Дос-ага, были бы кони — оружие будет!.. Ему не дали договорить.
— Управимся с волостным!
— Веди!
— Веди нас!
Еламан подошел к Калену, стал тихо совещаться. Кален кивал головой, клал огромную свою руку на плечо Еламану. Кален опять повернулся к рыбакам.
— Расходитесь! Быстро! Готовьтесь в поход!
Выждав время, Дос подошел сзади к Калену, дернул за рукав. Кален обернулся:
— Ну?
— А Кудайменде после не спросит с нас за этот скот? — Кален опять повернулся к рыбакам.
— Спросит, спросит! На том свете! Ну на этом — навряд ли. А, Еламан?
— Чего ты боишься? — горько спросил Еламан. — Кто у нас не проливал пот и кровь ради его табунов? Так хоть на этот раз рассчитаться с собакой!
Досу стало обидно. Проворно джигиты разобрали всех коней. Досу осталась заезженная кляча, на которой всю зиму пастухи из аула бая пасли
Еламан посмеивался, наблюдая за Досом, когда к нему подошел Мунке.
— Раньше совсем другой народ был, — сказал быстро Мунке. — Каждый о себе думал. Каждому только бы свою шкуру спасти. А теперь вот ты взвалил на себя такую ношу… На кого надеешься?
— На людей, Мунке-ага!
— А кто мы такие, какая в нас опора?
Еламан молчал.
— Ну ладно… Если народ не разбредется — это сила, конечно! А все-таки скажи, что ты думаешь делать?
Еламан задумчиво осмотрелся. «Что думаю делать!.. Что дальше думаю делать?..»— повторил он про себя. Что-то ветер крепчает, что ли? Со вчерашнего дня дует с моря, и море нехорошее, темное. Но он так долго был отлучен от моря, что ему даже сильный ветер был приятен. Так что же он будет делать? Как быть дальше?
На широкой равнине за аулом молодые джигиты, оседлав коней, уже налетали друг на друга, как в бою, размахивали соилами. Им теперь весело, о чем им думать? Как быть дальше — об этом никто не думал… Наверно, все надеются на него, а он на кого? На какое чудо ему надеяться?
Аулы бурлили, и волостной вызвал из уезда солдат. Солдаты с винтовками и пушками вышли из Челкара и сейчас где-то в пути. Идти против волостного — значит идти против царя. Выходит, с какой-то сотней безоружных джигитов он собирается подняться на царя?
— Ты только молчи, Мунке, — тихо сказал Еламан. — Дела неважные…
Он опять подумал, как бы побыл глубоко в себе.
— Может, будет у нас неудача, все может статься, Мунке-ага! Но даже если меня снова в кандалы, я не переменюсь, вот увидишь… Теперь мне другой дороги нет!
— Ну, чему быть, того не миновать! К вечеру тронемся. Поднимем все аулы на джайляу.
— Н-да… Теперь-то уж не повернешь назад.
— Да, Еламанжан, хотел тебе сказать… Ты бы заехал по дороге к Суйеу. Сына бы поглядел. Да и старик тебя любит, ждет. Из-за тебя и дочь свою проклял, видеть не хочет.
Сердце у Еламана уже запеклось, стерпел, ничего не сказал о жене, стал глядеть на ревущее под обрывом море. Потом оглянулся, посмотрел на равнину за аулом. Ошалевшие от радости джигиты все еще налетали друг на друга, с треском бились соилами. Эх, джигиты! С соилами — против винтовок и пушек…
Не глядя друг на друга, Еламан и Мунке пошли к аулу. В ауле был большой шум. Перед домом Доса собралась толпа, все кричали, махали руками. Но пронзительней всех кричала Каракатын.
— Вот черт! Опять что-то натворила эта баба! — сказал Еламан, невольно прибавляя шагу.
Оказалось, Каракатын пырнула ножом жирную савраску. Хозяин саврасой в это время спокойно сидел дома, пил чай. Услыхав предсмертное ржание кобылки, он выскочил на улицу:
— Что ж ты наделала, окаянная баба! Я же теперь без коня остался!
— Ой, да будь ты проклят! Мало, что ли, у Кудайменде коней? Всем хватит! Что мне, не попробовать кусочка мяса от целого табуна коней? — вопила Каракатын.
Джигит, оставшийся без коня, взялся было возить Каракатын, но, увидев Еламана, бросил, подбежал: