Кровь на эполетах
Шрифт:
– Буду всенепременно, ваше императорское величество! – заверил я.
Зря Кутузов обо мне царю сказал. Понимаю, что отблагодарил из лучших побуждений, только вышло наоборот. Ну, какой из меня советник? Наполеон мертв, история пошла по другому пути, мои знания превратились в труху.
– Я распорядился, чтобы вас довезли должным образом, – сказал Александр. – В покойном экипаже, с конвоем из казаков. Пусть все видят, как мы чтим героев Отечества!
Я поблагодарил, и царь ушел. Следующим утром меня отнесли к утепленному возку на полозьях, загрузили внутрь, и мы тронулись.
В первый день нового года Хренина решила навестить дальние конюшни. Дни после возвращения в Залесье она провела деятельно. Побывала во всех своих деревнях, поговорила со старостами и, собрав крестьян, вручила отличившимся в обороне имения мужикам вольные. Других, воевавших с французами, освободила от податей. Накладно, конечно, за крестьян придется платить самой, но деньги у графини имелись. Неделю тому в Залесье заглянул интендант с обозом. Выяснилось, что он ищет неразоренные войной имения с целью закупки провианта и фуража для армии. Узнав, что, кроме хлеба и овса, графиня может предложить сало, бычков и лошадей, интендант прямо воспарил от восторга. Срядились быстро. Единственным условием, которое поставила Хренина – никаких расписок, только наличные. Спорить интендант не стал. Правда, в расписке, которую он поднес графине, сумма стояла несколько иная, чем он выложил за лошадей и припасы, но Хренина только усмехнулась – знакомое дело. Подписала без звука – все равно выгодно. Цены интендант предложил хорошие, выше, чем в Смоленске до войны. А туда еще везти надо. Интенданту графиня сбыла трофейных французских лошадей. Конюхи сочли их негодными на племя, крестьянам привередливые к корму «французы» не нравились. Хренина поменяла их на своих – к обоюдному удовольствию сторон. Мужики получили простых русских лошадок, а трофейных графиня сбыла по сто рублей за голову – крестьянская стоила куда меньше. А еще бычки, хлеб, сало, овес – за все вышло больше шести тысяч рублей. Небывалое дело – до войны таких доходов Залесье не приносило.
Конюшни ее порадовали. Лошади сытые, ухоженные, многие кобылы из тех, что принадлежали полякам, напавшим на ее имение летом, ходили жеребыми. Значит, ожидается приплод, а такую лошадку в армию не по сотне рублей, а за все двести сбыть можно. Графиня милостиво поговорила с конюхами, в том числе из пленных – поинтересовалась нет ли у тех жалоб. Французы заверили, что никаких, их сытно кормят и не обижают. Хренина довела до них весть о смерти Бонапарта (интендант сообщил) и о близком окончании войны, французы воскликнули: «О-ля-ля!» и задумались. Хренина предложила им остаться в Залесье и работать за жалованье. Пообещала, если выберут в жены девок из ее крестьян, то отпустит тех на волю, дабы дети не росли крепостными[2]. Предложение она повторила и на русском, с удовольствием заметив, как загорелись глаза у крепостных конюхов. Теперь те из них, у кого есть незамужние дочки, приложат все усилия, чтобы окрутить французов. Всем охота, чтобы внуки стали вольными. Ну, а Хренина получит знающих конюхов.
В поездках ее сопровождала дочь. Одной в имении скучно, а тут какое-никакое, но развлечение. Хренину это радовало. Рано или поздно Груша унаследует Залесье, пусть приучается к хозяйству. Быть помещиком в России – труд. Он отвечает перед государством за крестьян и земли. Запустеют те от скверного управления, перестанешь платить подати за крестьян – и имение заберут в казну. Неизвестно, будет ли у графини зять, и какой из него хозяин выйдет, но пусть Груша учится.
Погода стояла солнечная, и они отправились в поездку в открытых санях. Свежий морозный воздух полезен для здоровья, особенно, если на тебе шуба, меховая шапка и валенки. К дому мать с дочерью подъехали во второй половине дня и еще издалека заметили раскрытые ворота и какую-то суету возле них.
– Кто-то в гости пожаловал, – определила Хренина, привстав со скамьи.
В своей правоте графиня убедилась, въехав во двор. В стороне от крыльца стоял крытый возок, из которого уже выпрягли лошадей. У конюшен Хренина разглядела казаков, кормивших своих коней. «Это ж кого такого важного принесло?» – подумала она и почти немедля получила ответ.
– Его сиятельство Платон Сергеевич Руцкий приехали, – сообщил подбежавший к саням лакей. – Ранены оне-с.
– Ох! – выдохнула Груша, прижав руки к груди.
– Тяжко что ли? – спросила графиня.
– Не сказать, чтоб очень, – покрутил головой лакей. – В баню сами шли-с, денщик под руку поддерживал. После бани откушали и легли отдыхать в комнате для гостей. Попросили дочку к ним привести, и с тех пор там с нею.
Хренина переглянулась с дочерью.
– Я его навещу! – сказала Груша. – Прямо сейчас.
– Неловко незваной, – засомневалась графиня. – Отдыхает ведь.
– У него рана, – возразила дочь, – а я в лазарете офицеров лечила. Чем Платон Сергеевич хуже?
– Ладно, – согласилась Хренина, поняв, что Груша не отступится. – Только приведи себя в порядок. Вон, волосы растрепались. И лицо умой. Пусть он тебя красивой увидит.
Спустя четверть часа Груша с корзинкой в руке подошла к дверям комнаты для гостей. Замерла, прислушиваясь. Из-за двери доносился звонкий детский смех. Груша ощутила укол ревности – с ней Маша так не веселилась. Помедлив, она осторожно постучала в филенку. Ей не ответили, и Груша нажала на ручку. В комнате ее глазам предстала удивительная картина. Платон, укрытый до подмышек одеялом, лежал на кровати спиною к двери, а перед ним, под тем же одеялом, пряталась девочка. Причем, так, что снаружи торчали ножки в вязаных чулочках.
– Где моя дочь? – громко спрашивал Платон по-французски. – Куда спряталась? Не могу найти. Ага, вот из-под одеяла чья-то ножка торчит! Это ее?
Он тронул маленькую ступню.
– Нон! – пискнули из-под одеяла, и ножка исчезла.
– Тогда эта!
– Нон!
Вторая ножка тоже исчезла.
– Где же Мари? – с деланной тревогой в голосе вопросил Платон.
– Здесь! – девочка сдернула одеяло с головы.
– Вот она! – радостно воскликнул Платон, подхватил Мари под мышки и поднял над собой, перед этим опрокинувшись на спину. Девочка радостно взвизгнула и заболтала в воздухе ножками. Весело смеясь, она завертела головкой и увидела Грушу.
– Тетя, – сказала, указав пальчиком.
Платон повернул голову, и Груша заметила, что он смутился.
– Здравствуйте, Аграфена Юрьевна! – сказал, усадив девочку на постель. – Воротились? Яков сказал, что вы с матушкой в отъезде.
– Воротились, – кивнула Груша и подошла ближе. – Здравствуйте, Платон Сергеевич! Мне нужно осмотреть вашу рану.
– А зачем вам на нее смотреть? – удивился он.
– Затем, что в Твери я три месяца подвизалась в лазарете, – объяснила Груша, решительно подтащив к кровати стул и водружая на него корзинку. – Лечила раненых офицеров. Сам начальник лазарета хвалил: мои подопечные выздоравливали скорее прочих. У меня и лекарский припас с собой. И не возражайте, Платон Сергеевич! В дороге рана могла загноиться.
– Изумлен, Аграфена Юрьевна, – покрутил он головой. – Ладно, смотрите.
– Следует увести Машу. Не след ей на такое смотреть.
– Я с папА! – закапризничала девочка.
– Пусть останется, – поддержал ее Платон. – Дети в ее летах не боятся крови. Им просто любопытно.
– Как скажете, – вздохнула Груша. Девочка помешает им объясниться, а она на это рассчитывала.
Платон тем временем отсадил Мари дальше, откинул край одеяла и задрал рубаху, после чего повернулся на бок. Груша осторожно размотала полотняный бинт и склонилась над раной.