Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Шрифт:
Теперь она лежала на постели, жалкая и до того несчастная, что у старшего дружинника защипало глаза. Он перекрестился, тоже медленно потянул с шеи оберег, сняв – поцеловал…
Может, это и правильно, может быть, это и к лучшему. Женщина, потерявшая любимого мужа, еще способна выжить. А та, которая в один миг утратила и красоту, и гордость, – вряд ли. Пусть Олег Новгородский не прикоснулся к ней, но княгиня уже поругана им…
– Дира, прощай! Я всегда буду помнить о тебе.
Добродей встал слишком решительно, оба служителя отскочили в стороны. Лезвие блеснуло в рассветных лучах, просочившихся сквозь ставни, и с быстротой молнии вошло княгине под левую грудь. Она вздрогнула всем телом, изогнулась… Удивленные глаза Диры вспыхнули в последний раз и погасли. Бессильная рука, доселе сжимавшая распятие, свесилась вниз. Кровь заливала пуховые подушки.
Добря отвернулся.
– Ты… – выдохнул один из священников. Казалось, он сам готов броситься на Добродея и порвать голыми руками. – Креста на тебе нет!
– Был вот только что, теперь уж нет. Это ты верно подметил.
Однако второй поп отозвался спокойно:
– А что Олег делает с иноверцами?
– Не знаю. Не слышал.
– Убьет, – замогильным голосом сказал первый, вмиг забыв о Дире.
Второй бросил в собрата испепеляющий взгляд, и тот затих.
– Я слышал, Олег – зверь. Он ведь даже не славянин, свей, кажется?
– Мурманин, – отозвался дружинник.
– И чтит не славянских богов, а своих…
– Я мало знаю об этом, – пробормотал Добродей. – Кажется, его боги кровожаднее. Особенно тот, самый главный… Одноглазый.
Священник молча приблизился к старшему дружиннику, задрал голову и рванул ворот одеяния. Другой смотрел с ужасом, трясся, как загнанный зайчонок.
– Убить священника – грех и вовсе тяжкий, – вспомнил Добродей.
– Ты и без того грешен, сын мой… С самого рождения.
– Так и есть. Да и рай ваш… на кой он мне сдался теперь?
– Господь милосерден и всеведущ… – затянул было тот.
Добря на миг представил себя в ирийском саду, по которому рука об руку идут Дира и Осколод, раба божья Ирина и муж ее Николай… и одним движением перерезал попу горло.
Другой священник не просил. Но теперь чем дальше от рая, тем лучше.
На окровавленном полу под ногою блеснул самоцветами нательный крест.
Глава 4
– Прятаться больше не к чему. Да и жизнь нынче стоит не дороже мешка гнилой репы, – рассудил Добродей, поднимая распятие.
Он безотчетно вытер клинок, окровавив занавес, снял засов, пнул двери и спустился вниз, никого не встретив. Даже девки, души не чаявшие в бедной княгине, разбежались. С тем и вышел в город.
Самому пытать смерть – не по-христиански, а искать жизни теперь незачем.
В городе не было суматохи, какую думал застать Добродей. Все чинно и мирно. Люди сами впускали варягов, а те и пальцем никого не тронули. Сам Олег ждал на площади, для него невесть откуда принесли высокое кресло с резной спинкой, будто и в самом деле князь. Тут же толпились жрецы старой веры во главе с Ярооком. Рядом с Олегом неизменный Гудмунд, порядком поседевший, но еще крепкий на вид Сьельв, чуть поодаль грузный Хорнимир и некоторые бояре из местных. Подале – стайки мальчишек, разглядывают во все глаза.
«Если спросит, скажу все как есть!» – решил Добродей, но лезть на глаза Олегу не хотелось. Остановился, к нему тут же подошли другие, неприкаянные нынче воины Осколода.
– И что говорит Новгородец? – бесцветно спросил Добродей. – Какие новости?
– Что говорит? Велел всем христианским жрецам убираться прочь и хазарским ростовщикам тоже. Сутки дал. Ослушаются – обещал прирезать.
– А они?
– Все жить хотят, – хмыкнул дружинник. – Очень. Ромеи подались на Запад. А хазары ушли через Лядскую заставу, в каганат лыжи навострили. Не, попов я бы не трогал. Они в своем тряпье на баб похожи. Но кто же с бабами воюет? А вот с хазарами – с ними разговор короткий. Да и народ как бы не против позабавиться…
– А он отпустил. До самых ворот с ними шли варяги. Охраняли, вот дурни! – возмутился кто-то рядом.
– Почему? – спросил Добродей.
– Так ведь ясно дело, и полумесяца не пробежит, как степняк в ворота детинца постучится.
– Не, они без стука. А коли и будет – так от копыт.
На площадь ворвался запыхавшийся воин. Лицо красное, глаза выпучены, дышит тяжело, жадно. Он бросился к Олегу, поклонился, затараторил. Добродей видел, как приподнялись брови Новгородца, он даже привстал, выслушивая этот доклад. Короткий взмах руки стал знаком для другого воина, который спешно снял с пояса рог и поднес его к губам.
Тяжелый, призывный звук чуть не оглушил. Казалось, весь город содрогнулся. Из домов начали выбегать растревоженные горожане, дружинники Олега тоже спешили на площадь.
Добродей с отвращением наблюдал подобострастие на лицах киевлян, удивление дружинников Осколода и суровую уверенность новгородских воинов – русов, словен, варягов.
– Говори! – бросил Олег.
И запыхавшийся воин провозгласил на всю округу:
– Свежая могила найдена. Там, на холме.
Рука говорившего взметнулась, указывая направление.
– Должно быть, она и есть, Оскольдова. Там крест вкопан, ремнями стянут. Прикажи, и мы привезем труп.
Олег поднялся. Величественный и бледный.
– Я не стану осквернять безвестную могилу, даже если это и так. Хотя Осколод не заслуживает милости быть похороненным в земле. Но тот, кто ослушался слова моего, будет найден и разделит судьбу своего господина.
Площадь молчала. Даже бабы, охочие до подобных новостей, не проронили ни звука. Все с опаской глядели на Олега, на дружинников за спиной новоявленного князя, косились на воинов прежнего – Осколода. Добродей ловил на себе взгляды горожан и соратников, скрежетал зубами.
Ему отчаянно захотелось шагнуть вперед и ответить. Сказать все! О подлости Олега, который не посмел явиться в Киев, как должно мужчине. О трусости гридней Осколода, что побоялись напасть на чужаков и погибнуть в неравной схватке. О еще большей трусости горожан, которые испугались воспротивиться воле Новгородца, похоронить князя как человека. Каждый из стоящих здесь предал Осколода. Каждый! Плох он или хорош, но князем был. Теперь уж нет.
Вот она – расплата за то, что не побоялся пойти против обычая и тем самым уберечь Киев, сохранить народ.