Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Шрифт:
Во рту стало горько, грудь едва не разрывалась от боли. Он – старший дружинник Осколода, тоже предатель. Потому как не посмел выйти с оружием, честно отбить тело владыки. Вместо этого поступил как последний трус, вор! Этот поступок недостоин мужчины.
На плечо легла тяжелая рука – Златан.
– А ну его… Чего поминать старое?
– Мы все еще в дружине Осколода, забыл? – отозвался Добродей.
– Да разве ж это служба? – хмыкнул Златан. – Мы – что козлы на перепутье. Осколод погиб, Дира от помощи отказывается, Олег…
Златан потянул в сторону, но Добродей с места не сдвинулся.
– Ты чего?
– С каких это пор киевские дружинники окольными путями ходят? – ровным голосом спросил Добря.
– Так это… – Златан смутился, покраснел.
– Напрямик пойдем. Через площадь.
Добродей двинулся вперед, увлекая за собой приятеля. Людская толпа уже расходилась. Горожане шептались, обсуждая новость. Многие останавливались, пристально вглядываясь в даль, где, по словам вестника, теперь покоится прежний князь.
Чем ближе к Олегу, тем гаже на душе. Но Добродей и не думал останавливаться. Взгляд прикован к лицу мурманина. Эх, если бы чуть меньше воинов вокруг Новгородца…
Внезапно Олег повернул голову, и их взгляды встретились. Добре показалось, что в темечко вонзилась молния, прошла по спине и через пятки ринулась в землю. Ему даже запах паленого мяса почудился. В глазах Олега вспыхивали искры, странные, нечеловеческие.
Сознание помутилось, внутренний голос шепнул: «Он знает! Он все знает!» – а в памяти тут же вспыхнуло старое, уже забытое… Тогда, семнадцать лет назад, в Рюриковом граде Олег смотрел так же.
Занятый собственными мыслями, Добродей не заметил, как миновали площадь. Опомнившись – обернулся на ходу, в надежде снова различить бледное лицо предводителя новгородцев. И тут же во что-то врезался.
– Куда прешь! – заревело в самое ухо.
Добродей отскочил. Рука по старой памяти метнулась к рукояти меча, но пальцы замерли, так и не коснувшись оружия.
В полушаге стоял новгородец. Не особо высокий, но плечи – шире не бывает. В светлых кудрях и коротко остриженной бороде блестели солнечные лучи, зато в глазах, серых, как предгрозовое небо, ни капли веселья. Он тоже потянулся за мечом и тоже замер, не в силах отвести взгляда от киевского дружинника.
– Не верю, – пробормотал Добродей.
Воин кивнул, ответил в тон:
– Морок.
Но чем дольше рассматривали друг друга, тем меньше оставалось сомнений.
– Розмич? – наконец, спросил Добря.
– Ага… – протянул тот. Взгляд из растерянного стал оценивающим, и так как Розмич был чуть ниже, ему пришлось отступить, чтоб не задирать головы. – А ты вымахал… на киевских-то харчах.
– Да, ты всегда был выше меня, – кивнул Добродей, – теперь вот… ширше.
Губы Розмича растянулись, улыбка обнажила нестройный ряд зубов.
–
– Как видишь. – Добродей не смог сдержать улыбки, развел руками.
– Силен… Хм… С тех самых пор Осколоду и служил?
– Да.
– Ну, а я Олегу, – с долей хвастовства сообщил Розмич и все же ненароком тронул едва заметный шрам у виска – подарок мурманского коня.
Рядом замер Златан, недоуменно таращился то на Добродея, то на ильмерского воина. Другие – те, что шли вместе с Роськой, тоже остановились, хмурились. После недолгого молчания Розмич заговорил снова:
– Как мы вас… разделали, а?
Из уст старинного знакомого эти слова прозвучали не так обидно. По крайней мере, желания вырвать Розмичу язык не появилось.
– Ничего, – ухмыльнулся Добродей, – и на старуху бывает проруха. Тело Осколодово не уберегли ведь…
– Да, что есть, то есть… Но мы все равно наглецов поймаем… – Помолчав, новгородец продолжил: – Как тебя угораздило – в дружине Осколодовой оказаться?
– Да так…
И обнялись. Добродей не сразу понял, отчего так защемило сердце. Вот он – родич. Настоящий. Пусть не по крови, но родня. Частичка детства и милой сердцу Волховской земли. Пусть и с другого берега, а здесь – он свой.
– Как там наши? Деревенские?
– Да я и не бываю в тех краях, – смущенно отозвался Розмич.
– А про мамку мою знаешь чего?
– Нет… Сразу после той резни Рюрик город оставил. Пошел возводить новый, ну, через Волхов, напротив Славны. Сейчас это Новградом и зовется. А я при Олеге все годы. И покуда отроком был, и гриднем… а дружинником – и подавно. Мы вскоре в Ладогу подались, потом – на корелу ходили, свеев отражали… Даже в Вагрию, однажды. Всякое случалось. И своих уже лет десять не видел.
Опять смолкли.
– А помнишь… – сказали одновременно, оба смущенно потупились.
Наконец, Розмич шумно вздохнул, выпалил весело:
– А ты неплохо устроился, Добродей! Девки-то у вас здесь ого-го какие! Кровь с молоком! У нас таких не водится!
Раздался одобрительный гул, друзья Розмича кивали, кто-то даже прихрюкивал от удовольствия. Златан тоже улыбнулся, с видом знатока.
– Да, девки славные, – рассмеялся Добродей. – Но с норовом.
Розмич зачем-то потрогал собственную щеку, улыбка стала еще шире, глаза мечтательно закатились.
– Но слишком набожные! – со смехом ввернул кто-то.
– Застенчивые!
Розмич захохотал в голос:
– Что верно, то верно. Поймал тут одну, а она… ох и сопротивлялась! Про грехи какие-то рассказывала! А я как прижал ее в уголочке, помял чуток, сразу разомлела… Дай, говорит, крестик сперва сниму, чтобы боженька не видел. Этой оказалась, как ее… христьянкой. Но после… ух! Огонь!
– Ври, да не завирайся! – буркнул кто-то из новгородцев, его слова поддержал общий смех и румянец на щеках Розмича.