Кровь тамплиеров
Шрифт:
– Добро пожаловать в школу, племянник, – тихо сказал Арес.
Взгляд Давида метался, сбивая с толку его самого, между оружием в его руке и Аресом, в то время как свободная левая рука Давида непрерывно трогала живот, то есть то место, куда Арес во время их первого боя всадил меч.
– Я не повредил никаких жизненно важных органов, – заметил Арес, угадав мысли Давида, которые ясно отражались в его жестах и мимике.
Он ухмыльнулся, явно развлекаясь, за что Давид стал ненавидеть его чуть больше, чем ненавидел до сих пор. Поигрывая тяжелым мечом, словно тот весил не более чем веточка бамбука, дядя начал
– Мы с тобой нечто особенное, мальчик, – сказал он беззаботным тоном, но не смог спрятать промелькнувшую в глазах взволнованно предвкушаемую радость от уверенности в своей победе. – Лукреция верит в историю о священной крови. Ну, ты, конечно, знаешь, о чем я говорю: друг Иисус и добрейшая Мария Магдалина…
Давид медленно поворачивался в середине зала и следил за каждым, пока еще незначительным движением Гунна боязливым взглядом. Его мускулы были напряжены так, что, казалось, могли порваться. Рука' сжимала рукоять меча настолько сильно, что это причиняло боль.
– Что касается меня… – продолжил брат Лукреции и безразлично пожал плечами, постоянно сужая круг вокруг Давида, доводя его напряжение до предела, так что юноша охотнее всего бросил бы меч и с плачем убежал прочь, чтобы никогда больше не возвращаться в этот сумасшедший дом. – Что касается меня, – повторил Гунн, – то мне плевать, почему мы такие, какие мы есть. Главное – у нас имеется отличная забава!
Вместе с последним словом его клинок с невероятной силой и резким свистом опустился и ударил Давида по плечу. Юноша беспомощно парировал удар и отпрыгнул на шаг назад. Проклятие, почему все это началось снова?! Был ли это первый урок того, что его мать косвенно определила как «курс самозащиты», да еще с таким превосходным учителем? Нет, Арес не был настоящим учителем, он был кровожадным сумасшедшим, что Давид уже болезненно испытал на себе. Давид ничего так не хотел сейчас, как уйти отсюда, и внутренне называл себя неисправимым идиотом за то, что не покинул «Левину» сразу, как проснулся. Строго говоря, это завтрак в постели побудил его остаться в этом сумасшедшем доме (без медицинского обслуживания больных и несчастных, сбитых с толку), чтобы в следующий раз – он должен был бы это уже понять! – снова иметь все основания опасаться за собственную жизнь.
– Болезни, пули… – презрительно изрек Арес, кружа вокруг Давида и приближаясь к нему, как голодный тигр, который ищет подходящего момента, чтобы вонзиться в свою жертву зубами. – Им требуется выставить более мощное оружие, чтобы пописать нам на ногу!
Молниеносный, ловкий удар, которого Давид даже не предвидел, нанес ему глубокую резаную рану. Давид испуганно закашлялся и, нетвердо держась на ногах, отошел на несколько шагов назад. Его взгляд лихорадочно блуждал между кровавой раной на груди и довольным ухмыляющимся дядюшкой. Разрез горел, как огонь.
– Только не воображай, что ты бессмертен.
Меч Ареса со свистом опускался на него второй раз. Теперь Давид успел вовремя заметить движение и отклонить меч на расстоянии половины руки от своего сердца.
– Аорта – наше самое слабое место, – пояснил Арес любезным учительским тоном, который Давид до этого слышал лишь у любимого учителя Алари.
Дядюшка повернулся вокруг собственной оси, и его меч устремился на голову
– Или отсекай противнику его проклятую голову. Ты понял?
Давид послушно кивнул. Хотя у этого мерзавца «чердак» был явно не в порядке, он решил, что будет умнее не раздражать его и положиться на случай, который поможет ему незаметно улизнуть.
– Я понял, – громко и отчетливо произнес Давид.
Во время последующих атак Арес немного уменьшил силу своих ударов. Юноша расслабился, но отражал удары один за другим со все возраставшей уверенностью, что больше всего удивляло его самого..
В то время как их клинки звонко соприкасались на все более коротком расстоянии, с Давидом внезапно произошло что-то странное: он стал говорить со своим мечом, или, вернее сказать, его клинок сам заговорил с ним, так как у Давида вдруг создалось впечатление, что это не он манипулирует оружием, но сам меч водит его рукой, не тратя времени на обходные пути и сигнализируя напрямик через мозг его мускулам и нервам, куда поворачиваться и куда отклоняться и где они наконец смогут, в свою очередь, нанести удар. Давид, все более удивляясь, наблюдал битву, которую вел, не чувствуя при этом, что фактически в ней участвует. Его меч со свистом опускался на отступающего шаг за шагом Ареса, которому снова и снова в последний момент удавалось уклониться от оружия противника.
Но Арес был сильнее. Внезапным молниеносным выпадом он прорезал кровавую борозду на правой руке Давида. Юноша вскрикнул, когда отвратительная боль, добравшись до плеча, безжалостно вернула его на почву реальности. Он почти забыл, что в прошедшие восемнадцать лет не занимался никаким спортом, не говоря уже о том, чтобы держать в руке меч, и что, кроме того, в последние секунды пошел в атаку на опытного бойца, который был выше его на полторы головы. Меч выскользнул из его вдруг потерявшей чувствительность руки. Но Арес безжалостно продолжал его преследовать и одним ударом свободной левой ладони сбил Давида с ног, так что тот упал прямо лицом в пол.
Ухмыляясь, он смотрел на распростертого на полу и жалобно скулящего племянника, из двух опасных ран которого, а теперь еще и из носа, обильно текла кровь.
– Тебе предстоит многому научиться у меня, – усмехнулся Гунн. – Пора привыкать к боли.
У меня такое чувство, что мы еще на некоторое время задержимся здесь, – вздохнул Цедрик. Он поставил автомобиль «Туарег» в самую удобную позицию, которая только была возможна: отсюда он мог постоянно видеть сквозь ветровое стекло все здание «Девины», в то время как его самого оттуда увидеть не могли.
Роберт вымученно улыбнулся.
– Тогда нам определенно потребуется более качественный кофе, – добавил он и многозначительно взглянул на пластиковый стаканчик в своей руке, откуда пахло водой для мытья посуды с легким кофейным привкусом.
Цедрик понимающе кивнул и состроил гримасу, объяснившую фон Метцу, почему он опустошил собственный стаканчик в несколько глотков: не потому, что кофе показался ему вкусным, но исключительно из-за повышенной нужды в любых возбуждающих средствах. Дело было в том, что они добрались до «Девины» примерно за час до начала нового дня, когда предыдущий день медленно, но верно близился к концу.