Кровавая луна
Шрифт:
Он печатал в своей газетенке разные стихи, в том числе и любовные. Сестра у меня жутко умная и сразу просекла, что все эти громкие слова, символы и прочее дерьмо слизаны у великих поэтов и посвящены этой возомнившей о себе сучке Кэтлин Маккарти. Сестренка сидела рядом с ней на домоводстве. Она мне говорила, что эта сука Маккарти живет в придуманном мире. Воображает, будто чуть ли не все парни в школе Маршалла по ней сохнут. Будто все влюблены в нее и в других возомнивших о себе сучек, которые за ней таскались. В те годы была такая песня – «Клоун Кэти». Все ее пели, это был хит сезона. И эта сука Маккарти сказала моей сестренке, что у нее сотня таких «клоунов Кэти». На самом деле единственным клоуном был Верпланк. Но он боялся приставать к Маккарти, а она
Потом Верпланк напечатал в своей газетенке эти поганые стишки против Птичника и меня. Люди начали пялиться на нас во дворе. Я отпустил шутку, когда Кеннеди шпокнули, а Верпланк посмотрел на меня как на грязь под ногами. Казалось, своим взглядом выпил из меня все соки, как вампир. Я долго ждал, чуть не до самого выпускного вечера в шестьдесят четвертом. А потом придумал. Попросил сестру написать поддельное письмо Верпланку якобы от Кэти Маккарти. Назначить свидание на последнем этаже после уроков. Там-то мы с Птичкой его и подкараулили. Собирались просто поколотить. И здорово отделали, но все равно Верпланк держался так, будто он в авторитете, а мы – дерьмо. Вот почему я это сделал. Птичка только последовал моему примеру. Он всегда делал то же, что и я.
Хейнс замолчал, словно подыскивая, чем бы закончить свой рассказ. Ллойд подождал, но никакого заключения так и не последовало. Тогда он заговорил сам:
– Что ты чувствуешь, Хейнс? Стыд? Сожаление? Ты хоть что-нибудь чувствуешь?
Лицо Уайти Хейнса превратилось в застывшую маску, и эта маска молила о снисхождении.
– Я рад, что рассказал тебе, – ответил он наконец, – но, по-моему, ничего такого не чувствую. Нет, мне, конечно, жалко Птичника, но я с самого начала знал, что он помрет не своей смертью. Таким уж он на свет уродился. А я всю жизнь мстил за себя. Никогда и никому ничего не спускал. Я родился крутым, так всю жизнь и прожил. Верпланк просто оказался не в то время не в том месте. Я скажу: не повезло. Он просто нарвался. Но это заслужил. Я расплатился с ним сполна. Вот так я всегда и со всеми расплачивался. Я говорю: по счетам всегда плати сполна, а что останется, отдай могильщикам. – Исчерпав таким образом свое красноречие, Хейнс взглянул на Ллойда: – Ну что, сержант? Что теперь?
– Ты не имеешь права носить полицейский жетон, – ответил Ллойд, расстегнул рубашку и показал Хейнсу укрепленный на теле магнитофон. – Ты заслуживаешь смерти, но я не умею убивать хладнокровно. Завтра утром эта пленка ляжет на стол капитану Макгрудеру. Помощником шерифа тебе больше не быть.
Хейнс с трудом перевел дух, выслушав свой приговор.
– А что ты будешь делать с Верпланком? – спросил он.
Ллойд улыбнулся:
– Или спасу его, или убью. Чего бы мне это ни стоило.
– Давай, землячок. Давай, – улыбнулся в ответ Хейнс.
Ллойд вынул из кармана носовой платок, обтер им дверную ручку, подлокотники кресла и рукоятку служебного револьвера Хейнса.
– Это займет всего секунду, Уайти, – сказал он.
Хейнс кивнул:
– Я знаю.
– Ты ничего не почувствуешь.
– Знаю.
Ллойд направился к двери.
– У тебя же в «пушке» были холостые, верно? – спросил Хейнс.
Ллойд махнул ему рукой на прощанье. Ему показалось, будто он отпускает Хейнсу грехи.
– Да. Ну, бывай, землячок.
Когда дверь захлопнулась, Уайти Хейнс прошел в спальню, отпер настенный шкаф с ружьями и достал с самого верха свою любимую «пушку»: обрез-двустволку десятого калибра. Это ружье он берег для последнего ближнего боя, зная, что рано или поздно момент настанет и никуда от него не уйти. Загнав патроны в стволы, Уайти позволил себе вспомнить школу Маршалла и добрые старые времена. Почувствовав боль от этих воспоминаний, он сунул оба ствола себе в рот и спустил курки.
Ллойд как раз отпирал дверцу машины, когда раздался выстрел. Он вознес Богу краткую молитву о милосердии и поехал в Сильверлейк.
Глава 16
Тедди Верпланк сидел в машине напротив своей фотомастерской, служившей
Через два часа после звонка машина подъехала. Тедди наблюдал, как очень высокий мужчина выбирается из нее и осматривает фасад мастерской, как проходит вдоль стены и заглядывает в окна. Казалось, высокому мужчине понравилось это занятие. Он, похоже, собирал информацию, чтобы использовать ее против Тедди. Тедди уже начал смаковать свое первое знакомство с врагом, когда высокий мужчина вдруг бросился обратно к машине, развернулся и направился на юг по Альварадо.
Тедди глубоко вдохнул и решил преследовать противника. Он выждал десять секунд и тронулся следом. Держась сзади на почтительном расстоянии, он нагнал желтовато-коричневый автомобиль на углу Альварадо и Темпл. Машина полицейского привела его к скоростной голливудской автостраде, по которой двинулась в западном направлении. «Матадор» занял среднюю полосу и помчался на полной скорости. Тедди последовал его примеру. Он не сомневался – полицейский настолько погружен в собственные мысли, что ни за что не обратит внимания на преследующие его фары.
Через десять минут «матадор» съехал с шоссе на Кахуэнгапасс. Тедди пропустил две машины, следя за дорогой и не упуская из виду высокую радиоантенну на машине врага. Они углубились в холмы, окружавшие голливудскую низину. Тедди увидел, как желтовато-коричневый автомобиль внезапно остановился перед небольшим коттеджем, крытым соломой, остановил машину за несколько домов и бесшумно вылез через пассажирскую дверь. Его противник поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
Через несколько секунд ему открыла женщина и воскликнула:
– Сержант! Что тебя сюда привело?!
– Ты просто не представляешь, что происходит. Я и сам не верю. – Голос у копа был напряженный и хриплый.
– Ну, давай рассказывай…
Дверь за ними закрылась, а Тедди вернулся к своей машине и устроился поудобнее. Он ждал, размышляя и оценивая ситуацию, в которую попал. Он точно знал, что речь идет о вендетте со стороны одного человека – сержанта Ллойда Хопкинса. В противном случае его давным-давно уже осадила бы целая туча полицейских. Что это значит? А это значит, что Хопкинс хочет присвоить Кэти себе и готов нарушить правила, чтобы добиться своего. Другого ответа просто не существовало.
Успокоив себя тем, что ему противостоит всего лишь один человек, Тедди выстроил план его устранения, а потом стал вспоминать весь долгий путь, приведший его к этой точке.
После десятого июня 1964 года он много дней совершенствовал свое искусство. А потом увидел, как взбунтовалась «свита Кэти».
Изначальный гнев против насильников превратился в трагическую переоценку его искусства. За него он заплатил кровью, а теперь настал момент пустить в ход кровью заработанные знания и дотянуться до звезд. Он заполнял бесконечные листы стихами, но стихи выходили пустые и напыщенные, нескладные и формальные. И они были завязаны на житейской драме, развернувшейся во дворе-ротонде, – неслыханно жестоком предательстве. Он приравнивал измену «свиты Кэти» к тому, что совсем недавно пришлось вытерпеть ему.