Кроваво-красная дорога
Шрифт:
— Но Джек назначил меня главной! — Эмми кладет руки на бедра. — Он разгружает лошадей, ты разжигаешь огонь, а я раскладываю спальники! Разве не так, Джек?
— Я думал, што так и есть, — говорит Джек. — Но мне кажется, твоя сестра не думает, што ты справишься с этой работой, Эмми.
Они оба смотрят на меня. Эмми изображает самое суровое выражение лица, на которое только способна. Она всегда так делает, когда чем-то расстроена, вздергивая подбородок, штобы тот не дрожал. Лицо Джека ничего не выражает, оно безучастно, как будто ему всё поровну, он не поддерживает ни одну из сторон. Я ни на секунду не поверила, што ему плевать. Он знает, што я не хочу ложитца рядом с ним, но я не могу сказать об этом Эмми. Сейчас она только беспокоитца о том, што я просто не даю ей возможности помочь. На этот раз он загнал меня в угол.
— Твоя правда, — говорю я и протягиваю свой спальник Эм. — Прости, Эм. Ну, конечно, это твоя работа. Все решения здесь за тобой.
Пока она возитца, снова раскладывая спальники, как задумала, я иду туда, где Джек разгружает Аякса с Гермесом.
— Я знаю, што ты задумал, — говорю я. — Но у тебя ничего не выйдет.
— Серьезно?
Он не смотрит на меня, продолжая заниматца вьюками и остальными сумарями.
— На будущее, было бы не плохо, если бы ты соизволила сказать мне, чего у меня не выйдет. Ну, штоб я потом не гадал. Был бы тебе очень признателен.
Я хмурюсь.
— Всё ты понял. Ведешь себя как угорь. Што до того, чё ты делаешь, Джек... так это всё время пытаешься выставить меня полной дурой!
— Ого, вот оказываетца, чем я занимаюсь!
— Не строй из себя невинность, тебе это прекрасно известно!
— Тогда прими мои извинения, — говорит он. — Самые искренние.
Он улыбаетца. Приятная улыбка. Не самоуверенная или высокомерная. Не знаю, что с этим делать.
— Ну... — говорю я. — Проехали. Просто заруби себе на носу, так больше не делать.
— Обещаю, — говорит он. — В следующий раз, когда ты будешь выглядеть полной дурой, то это будет только на твоей совести.
Он подмигивает мне, когда берет в руки седельные сумки.
— Костер сам себя не разожжет, — говорит он.
Я стою еще секунду, не двигаясь. Он опять прикололся надо мной, вот ублюдок.
Он я чувствую, как небольшая улыбка все-таки закралась в уголки моих губ.
* * *
— Спокойной ночи, Саба, — говорит Эмми. — Спокойной ночи, Джек.
Она перекатываетца на бок спиной ко мне, и быстро засыпает. Неро сидит на своем насесте, на дереве неподалеку.
Я смотрю в ночное небо. Оно недосягаемое и светлое. Облако мерно скользит но небесному своду, то закрывая собой лунное блюдце, то вновь являя его земле. Я плотно замоталась в одеяло и лежу, не шевелясь, вытянувшись, став плоской, как доска. Я так близко лежу к Джеку, што чувствую, исходящие от него тепло, слышу его дыхание, как его грудь слегка вздымаетца и опускаетца. Я могу видеть это уголком глаза.
Я слышу шорох, когда он начинает ворочитца. Я смотрю на него и он поворачиваетца ко мне лицом, облокотившись на руку. У меня сводит живот. Дрожу. Я отворачиваюсь.
Он тянет руку и касаетца моего сердечного камня, который лежит у меня в ложбинке между ключиц. И быстро отдергивает руку.
— Горячий, — говорит он.
— Знаю, — говорю я.
Я снимаю камень и заталкиваю под свой спальник.
— Дурацкая штуковина, — говорю я. — Не знаю, зачем я вообще ношу её.
Немного погодя он говорит,
— Расскажи мне о своем брате.
— Мы близнецы.
— А, — говорит он. — Наверное, он должно быть значит для тебя нечто особое, раз ты удумала идти искать его. Какой он?
Я думаю. Всегда одно и тоже, когда кто-то спрашивает меня о Лью. Мерси, Хелен, Маив... даже Эмми. Я хочу поговорить о нем, и в то же время не хочу. У меня всегда такое чувство, будто, если я начну кому-то што рассказывать о нем, то потеряю частичку его, которую я хочу хранить только в себе.
— Наша мама умерла, рожая Эмми, — говорю я. — А потом, папа... ну он уже не был прежним. Казалось, его больше ничего не заботило. Ему плевать было на нас... да на все... кажетца. Если бы не Лью, который добывал пищу и не крыша над нашими головами, которую приходилось постоянно латать, полагаю мы бы уже все подохли с голоду. Нам с Лью было всего по девять лет, когда мамы не стало, столько же, сколько сейчас Эмми. Поэтому он ничего не боитца. Никогда не боялся.
— Но каким человеком он был? — спрашивает Джек.
— Он... ну, забавный, — говорю я, — добрый и... он очень умный. Мне кажетца он очень внимательно относился к тому, што говорил ему Па. Не то, што я. Он знает... всё про всё. Он может починить что угодно, он знает о всё о земле и животных, и он... знает меня. Он единственный человек в мире, который по-настоящему знает меня.
ДеМало. Темные глаза, почти черные, встречаютца с моими.
Она заглядывают вглубь меня. Находят мои самые потаенные мысли, мои худшие страхи.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — говорит Джек.
Его голос звучит, кажетца, откуда-то издалека.
— Чего ты сказал?
– спрашиваю я.
— Я сказал... што Лью какой-то уж слишком хороший, чтобы быть настоящим.
— Ты не имеешь права так говорить. Ты ничего не знаешь о нем.
Я проговариваю это слишком быстро, штобы отогнать мысль о том, как Лью изменился за последний год или около того. Каким он был последний день в Озере. Как он сказал, што не дождетца того момента, когда свалит из Серебряного озера и то, как выглядело его лицо, когда он назвал Па старым дуралеем, живущем в мире грез. Мне не выносима мысль, што Па умер, и эти слова были последними, который он услышал от Лью перед смертью.
— Эй, — говорит примирительно Джек, — Ну, прости, чушь сморозил. Ляпнул не подумав, извини. Итак, раз вы близнецы, он похож на тебя?
Я поворачиваюсь на бок, лицом к нему.
— Нет, — говорю я. — Он красивый, похож на Ма. Золотые волосы, наподобие солнца. Длинная коса, ему как раз до пояса.
— Твои волосы начали отрастать, — говорит он. — Они темные.
— Черные, — поправляю я его. — Как у папы. Прежде они были красивыми. Густыми, длинными и... я наверное выгляжу полной идиоткой.